Г. И. Комиссаров
Из «воспоминаний об Иване Яковлевиче Яковлеве»
Благодаря тому, что мой старший брат Роман, бывший на 4 года старше меня, учился в земском училище, я выучился читать и писать до поступления своего в школу — в 1889—1890 учебном году. Особенно полюбил я книги на чувашском языке, которые были совершенно понятны мне. Я уже в эти годы слышал, что чувашские книги составляет и распространяет Иван Яковлевич. Но самого этого Ивана Яковлевича я не видел, так как в наши края он не приезжал (из-за отсутствия у нас чувашских школ Министерства просвещения); не видел и его портрета. Поэтому я не мог иметь в своем воображении точный образ его. Так как мой родной отец тоже назывался Иваном Яковлевичем, то я и того Ивана Яковлевича представлял похожим на своего отца — с темными волосами, синими глазами и рыжей бородой. Вообще же я думал, что этот Иван Яковлевич — видный и почитаемый всеми человек, очень добрый, умный, много знающий, старающийся за весь народ и делающий людям много добра. Так же думал я о нем и в годы моего обучения в Богатыревском земском училище (1893—1896 гг.) и в год перерыва моей учебы (1896— 1897 учебный год).
Осенью 1897 г. я поступил учиться во 2-й класс Аликовского двухклассного училища Ядринского уезда (в 35 верстах от моей родины — с. Богатырева Чебаевской волости того же уезда). Здесь уже я услышал об Иване Яковлевиче больше: о нем с особенной гордостью и энтузиазмом рассказывали товарищи — ученики, раньше учившиеся в I классе (первые 4 года обучения) и своими глазами видевшие Ивана Яковлевича, приезжавшего в Аликовское училище.
Первый раз увидел я Ивана Яковлевича в мае 1898 года. Уже за несколько дней до его приезда стали говорить, что Иван Яковлевич едет в нашу школу. Я ждал его приезда с нетерпением и в то же время с некоторым страхом. "Отвечу ли я, если он меня спросит о чем-нибудь из пройденного?" — думал я. Наконец, сообщили, что Иван Яковлевич приехал ночью и что он придет к нам в класс. В тот год строилось новое большое 2-этажное здание училища, но оно еще не было достроено. Мы занимались в верхнем этаже старого здания, в помещении 2-го класса. Я занимал место за третьей партой, был вторым от края скамейки. Лицами мы были обращены на восток, дверь была справа. Вот идут к нам, слышны шаги. Вот отворились створчатые двери, и вошли Иван Яковлевич и наш учитель (он же заведующий училищем) Виктор Никифорович Орлов. Мы вскочили на ноги и поклонились. "Здравствуйте! Садитесь!" — сказал Иван Яковлевич, и мы сели. Иван Яковлевич был крупный по внешнему виду человек: толстый и высокий, цвет лица у него был смуглый, лоб прямой, волосы черные, гладкие, с небольшой примесью седых волос, зачесанные направо, косым пробором; борода густая, большая, лопатообразная, тоже черная со значительной примесью седины; глаза карие, брови густые и черные, нос довольно широкий с большими ноздрями. Одет он был в мундир из синего сукна с золотыми (позолоченными) пуговицами; под мундиром была надета сорочка с накрахмаленными манжетами и воротничком; галстук был черного цвета. Иван Яковлевич справился у В. Н. Орлова, что по какому предмету прошли, предложил спросить урок (урок был по русскому языку), потом сам задал несколько вопросов по пройденной программе. На ответ был вызван и я. Мой ответ и я сам, видимо, понравился Ивану Яковлевичу. Он спросил Виктора Никифоровича о том, откуда я родом и как вообще учусь. Он смотрел на меня ласково и внимательно и сказал: "Хорошо". После этого я перестал робеть, и Иван Яковлевич предстал предо мною в образе доброго начальника и отца. Весь урок Иван Яковлевич провел на ногах. Больше он в нашем классе не был. Побывал в I классе, в женском училище, осмотрев столярную мастерскую, строящееся новое здание училища и усадьбу училища, И. Я. в тот же день уехал.
Второй раз увидел я Ивана Яковлевича в мае 1899 года уже в новом здании Аликовского училища. Мы занимались в нижнем этаже. Окна нашего класса выходили одни на запад (в сторону церкви), другие - на юг. Мы сидели обращенные на восток. Иван Яковлевич приехал в училище вместе с В. К. Магницким (бывшим инспектором народных училищ и ученым-исследователем быта и истории чуваш, проживавшим на покое в 20 верстах от Аликова, в с. Шуматове). В класс вошел Иван Яковлевич вместе с Магницким и В. Н. Орловым, но он только посмотрел на класс, ни по какому предмету нас не спросил. Какой-либо перемены в нем в сравнении с тем, что я видел в предыдущем году, я не заметил. Как я узнал после, Иван Яковлевич не нуждался в тщательном обследовании работы Аликовского училища, т[ак] к[ак] училище это находилось в надежных руках В. Н. Орлова. Его занимала идея об открытии новых министерских училищ в Ядринском уезде (пока, кроме Аликовского училища, были Тораевское и Персирланское): намечались новые училища в селах Хочашеве, Абызове, Артеменькассах.
Третий раз я увидел Ивана Яковлевича уже в Симбирске, в Чувашской учительской школе, куда я был привезен вместе с некоторыми другими окончившими Аликовское училище моими товарищами В. Н. Орловым на приемные экзамены в середине августа 1899 г. Иван Яковлевич, одетый в черный, несколько сероватый костюм, такого же цвета шляпе, с палкой в правой руке ходил по обширному школьному двору и давал распоряжения.
После сдачи экзаменов я был принят в число воспитанников 2-го класса Учительской школы, и с этого времени Иван Яковлевич стал для меня не только Инспектором чувашских школ, разбросанных в губерниях Казанской, Симбирской, Самарской и Саратовской, но и руководителем Учительской школы и одним из моих преподавателей — преподавателем логики и педагогики, отчасти истории.
По делам инспекции чувашских школ Иван Яковлевич выезжал из Симбирска, главным образом, в осенние и весенние месяцы, когда на Волге была навигация. Во время этих выездов Иван Яковлевич участвовал в совещаниях при Управлении Казанского учебного округа, в сессиях уездных земств и разъезжал по уездам, обозревая чувашские министерские училища, иногда участвуя на общих собраниях сельских обществ (на крестьянских сходах). В земствах он добивался ассигнований на чувашские школы, на стипендии воспитанникам Симбирской учительской школы, на приобретение литературы на чувашском языке. На сельских сходах он добивался составления приговоров с ходатайством населения об открытии у него чувашского министерского училища. Так Иван Яковлевич умножал число министерских училищ в чувашских селениях и число стипендий на подготовку учительских кадров для чувашских школ, открывал на местах склады чувашских изданий для распространения их среди населения. Из этих поездок он иногда возвращался в хорошем настроении духа, иногда хмурый, не в духе, очевидно, в зависимости от результатов его дела. Это настроение его духа обычно отражалось на уроках, которые он проводил у нас в классе после возвращения из поездки. При хорошем настроении духа он не садился в классе, а ходил по классу взад и вперед (от двери к окну и обратно) и объяснял урок. В таких случаях программная тема служила обычно только отправной точкой для его беседы на ту или другую тему, беседы, которая иллюстрировалась разными примерами из жизни и воспоминаниями. Во время этих бесед он оживлялся, глаза у него становились веселыми, блестящими, походка делалась быстрой, энергичной. При этом настроении он спрашивал нас мало по теме урока и оставался довольным ответами. Другая была картина, когда Иван Яковлевич был не в духе. Тогда он обычно садился на кафедру, раскладывал перед собой лист, на котором была начерчена схема расположения парт, при взгляде на них с кафедры, и написаны фамилии сидящих за партами воспитанников. Иван Яковлевич, глядя на эту схему, вызывал воспитанников на ответы по вопросам заданных тем. Сам сидел хмурый, мало говорил, только фыркал, и ноздри его сильнее раздувались, особенно тогда, когда ответы вызванных воспитанников не удовлетворяли его. В такие уроки у него трудно было заслужить отметку 5 и даже 4. Мы боялись таких уроков Ивана Яковлевича.
Иван Яковлевич заботился о подготовке развитых, мыслящих и вооруженных знанием практической жизни учителей для чувашских школ. Он добился удлинения учебного курса в школе до 6 лет, введения в учебный план школы курса сельского хозяйства и логики в объеме не меньше гимназического курса. Преподавание логики он начинал с элементарных курсов, затем переходил к учебнику для гимназии Владиславлева и заканчивал "Логикой" английского автора Минто. Учебником педагогики он объявил труд профессора Юркевича "Курс педагогики", составленный для Педагогического института. По всеобщей истории ввел учебники профессора Виноградова, которые были в несколько раз труднее учебников Иловайского (по истории Иван Яковлевич занимался с нами целыми месяцами вместо преподавателя истории и географии Вас[илия] Никиф[оровича] Никифорова, которого заставлял работать над переводом книг на чувашский язык). По истории он задавал помногу. По логике и педагогике он заставлял нас составлять конспекты. Материал распределялся между воспитанниками по §§. Составивши конспект начерно, каждый воспитанник поздно вечером (иногда часов в 11) должен был идти к Ивану Яковлевичу на квартиру для проверки конспекта. Если конспект понравится Ивану Яковлевичу, он одобрял и угощал воспитанника чаем или каким-нибудь печением. Одобренный им конспект переписывался воспитанником набело. Забракованный конспект он заставлял переделать. На уроке он требовал изложить содержание проконспектированного параграфа сперва по конспекту, потом по учебнику. Кроме того, Иван Яковлевич заставлял нас вести рукописные толковые словари, в которых мы записывали толкования иностранных слов и научных терминов. "Учитесь работать над трудным материалом, тогда легкое будет казаться вам еще легче", - говорил нам Иван Яковлевич. Мы тогда роптали на него за это, как казалось, искусственное осложнение им учебы, но впоследствии оценили его педагогический принцип и были глубоко благодарны ему. Также благодарны были ему мы за дачу нам сельскохозяйственного образования, так как это помогло нам быть среди чуваш проводниками агрономических знаний; помочь развитию среди чуваш культурного садоводства, огородничества, пчеловодства и полеводства и завоевать больший авторитет среди населения. Большое внимание уделял Иван Яковлевич и практической стороне в подготовке учителей: хорошо была организована у нас педагогическая практика в образцовой школе (в классах женского училища) и сельскохозяйственная практика. Кроме того, мы обучались игре на скрипке, хоровому пению и столярному делу. Эти прикладные знания и навыки очень помогли нам в дальнейшей жизни и помогли нам быть в более тесной связи с чувашским крестьянством и пролетариатом.
Иван Яковлевич очень дорожил связью учителей с народом. Между прочим, ради этого он отказался от идеи ввести форменную одежду для воспитанников Школы, ради этого он поддерживал крестьянский режим питания учащихся (отсутствие чая, питье кваса или сырой воды, горячий завтрак, черный хлеб в большую перемену, обед в 3 часа, ужин в 8 часов). Он готовил действительно народных учителей для чуваш.
Иван Яковлевич поддерживал и интерес воспитанников к искусству (музыке, литературе, театру, живописи), но в известных пределах, чтобы не было ущерба общему учебному делу с его разрешения устраивались литературно-вокально-музыкальные вечера, театральные постановки (например, сцены из "Недоросля", "Ревизора", "Бориса Годунова", "Безденежья" Тургенева, "Леса" Островского, "Скупого рыцаря" Пушкина, инсценировка "Антона Горемыки" Григоровича, "Бежина луга" Тургенева и др.). Целиком была сыграна нами "Женитьба" Гоголя. Некоторые постановки были проведены нашим классом в нашей спальне. С разрешения Ивана Яковлевича изредка водили нас в городской театр Булычева (напр. на пьесы: "Русская свадьба", "Наполеон I", "Две сиротки", "Ревизор", "Бедность не порок"), на публичные лекции и вечера (напр., на юбилейный вечер Некрасова).
При нас были проведены елки в рождественские каникулы и два вечера смычки с воспитанницами женской школы. Иван Яковлевич был против танцев и разрешал эти вечера под условием, что не будет танцев. Но на втором вечере немного и потанцевали с разрешения супруги Ивана Яковлевича — Екатерины Алексеевны.
Иван Яковлевич очень не любил бездельников. Он заботился о полной нагрузке воспитанников и преподавателей работой. Большим делом у него было, кроме педагогического дела, дело переводческое, литературное. Он был организатором и председателем Чувашской Переводческой Комиссии Православного] миссионер[ского] общества. Других легальных литературно-издательских организаций у чуваш в то время не было. Иван Яковлевич считал дело перевода книг на чувашский язык весьма серьезным и ответственным делом. Он заботился о стабилизации чувашского книжного языка, о точном и безукоризненном в литературном отношении переводе и в этом деле применял метод коллективной проверки переводов. Рукописи переводов приносились к нам в класс, запрашивалось наше мнение о приемлемости той или другой вариации перевода фразы. Некоторые, предварительно отпечатанные экземпляры книг рассылались еще в чувашские сельские школы к учителям и членам причта с просьбой ознакомиться с переводом и прислать свои отзывы. Некоторые учителя во время летних каникул вызывались в Школу для участия в переводческой работе. Некоторые переводы и корректурная работа поручались и некоторым из воспитанников. Я лично принимал участие в переводе и исправлении чужих рукописей перевода "Книг для классного чтения" Л. Н. Толстого и "Медицинских листков" Симбирского губернского земства, отчасти в составлении и корректировании "толстого" букваря для чуваш (1902-1903 гг.). Для проверки переводов Иван Яковлевич собирал сотрудников в ночное время, часов в 10, и часто засиживались до полночи. Считая себя ответственным за исправность переводов и за единство чувашского литературного языка, И[ван] Я[ковлевич] ревниво и неодобрительно относился к попыткам казанских работников (Ф. Н. Никифорова, Н. В. Никольского и др.) издавать книжки и брошюры на чувашском языке, минуя Симбирскую комиссию. Его политика несколько тормозила развитие издательского дела, но И[ван] Я[ковлевич] был прав в требовании тщательной обработки переводов прежде издания их. В год окончания курса Симбирской школы И[ван] Яковлевич] на лето пригласил меня и некоторых других моих товарищей в Школу для работы по переводу и корректированию печатавшихся переводов. Пришлось работать над "Книгами для классного чтения" Л. Толстого и над "Медицинскими листками".
Оригинальным литературным творчеством воспитанники - любители поэзии, могли заниматься или в моменты передышки в учебе (зимние каникулы, масленица, пасха), или в недели отсутствия Ивана Яковлевича, когда мы были меньше нагружены учебной работой. Свои литературные опыты мы обычно скрывали от глаз наставников. Поэтому думаю, что Иван Яковлевич и не знал о них. Только одно стихотворение одного из наших одноклассников (Фролова) под заглавием "Весна" было продекламировано автором на литературном вечере. У меня тоже было стихотворение под тем же заглавием, но я тщательно скрывал его даже от товарищей. Вот это стихотворение, написанное в 1900 г. и несколько подправленное позднее:
Весна
Заиграло веселее
Солнце в синих небесах;
Стало на дворе теплее
И приятнее в лесах.
Снег холодный растопился,
Побежали ручейки;
Лед за мостом разломился
И понесся вдоль реки.
Уж с полей снят саван белый,
Постлан озими ковер,
То дела Весны бестелой —
Знать, идет уж к нам на двор.
Возвратились к нам с Весною
И крылатые певцы —
Песни принесли с собою.
Всех милее нам скворцы.
Ткут и белят холст мамаши,
Ждут они пасхальных дней.
Наши рыбаки — папаши
Ищут в речке окуней.
Прошумели, прогремели
Развеселой Пасхи дни,
И рабочие недели –
Вновь вернулись к нам они.
Вот уже набухли почки
У деревьев и кустов,
Вот уж вылезли листочки -
Стал прекрасен вид садов.
На лужаечке ягнята
Скачут, прыгают, резвясь,
А веселые ребята
У ворот играют в мяч.
Уж в хозяйствах ладят плуги,
Припасают семена.
Наши сестры, их подруги
Строят грядки у гумна.
Вот в лесу воскрес подснежник,
В поле пахарь зашагал;
Зачирикал стриж-потешник,
Соловей нам засвистал.
Сад благоухает,
Утопая весь в цветках,
Пчел жужжащих привлекает,
Пир сготовив в лепестках.
Так пришла ты, чародейка,
Фея добрая — Весна!
Умерла Зима-злодейка,
Сколь мила ты и красна!
Ты и школам приказала
Год учебный завершить.
Школьникам ты наказала
Всем на отдых поспешить.
Рады мы приказ исполнить:
Испытанья дружно сдать,
Знания свои пополнить,
Отдых наш (свой) в полях создать.
Стихи писали: Ф.Фролов (русский) только на русском языке, Кореньков только на чувашском языке, я и Роман Иванов (Баранов) на обоих языках.
1-го октября 1901 года в нашем (III) классе состоялся первый выпуск журнала "Компания юных поэтов". Это был своеобразный журнал — летучий. Стихи и заметки собирались редактором (Гавриилом Кореньковым), но не переписывались в особую тетрадь. В объявленный вечер, после ужина, редакция открывалась, и статьи расхватывались читателями и передавались из рук в руки. Некоторые заметки читались вслух всему классу. Материал был преимущественно юмористического, злободневного содержания. Некоторые вещи вызывали дружный хохот всего класса. Вообще веселый был журнал, но он не мог быть долговечным: когда И. Я. вернулся из поездок, уже некогда стало заниматься этим делом. В первом выпуске журнала было и мое стихотворное приветствие новорожденному журналу.
6-го октября того же года в нашем классе зародился второй, более серьезного содержания журнал "Сотрудники" (редактор Григорьев). Номера этого журнала выпускались уже в виде тетрадей, в которые переписывались одобренные редактором статьи и заметки. В № 1 было помещено мое стихотворное приветствие "На открытие журнала "Сотрудники". Было выпущено только 2 номера этого журнала. О выпуске этих двух журналов знали 2—3 преподавателя, но Ив[ан] Як[овлевич] едва ли знал.
Иван Яковлевич содействовал делу собирания и издания чувашского фольклора. Благодаря ему в чувашский букварь было внесено немало чувашских пословиц, загадок, сказок и анекдотов. Большую поддержку оказал он Н. И. Ашмарину при собирании последним материалов для составления чувашского словаря. Учителя Школы из чуваш и мы (воспитанники), по предложению И[вана] Я[ковлевича], дали Н. И. Ашмарину солидный фонд собранных и записанных нами произведений чувашского фольклора и других материалов. В 1902 году в чувашские деревни была отправлена из Школы целая экспедиция для записи мотивов чувашских песен. Но И[ван] Я[ковлевич] до революции 1905 года не мог издать произведения на чувашском языке оригинального и индивидуально-литературного характера, как "Арҫури" Федорова, "Тӑхӑр ял" Г. Тимофеева, "Мул" Юркина. Эти произведения трудно было пропустить под ярлыком Миссионерского общества. И[ван] Я[ковлевич] боялся также обвинения в стремлении к национальному сепаратизму чуваш, к созданию национальной чувашской литературы. Царские охранники в то время развернули бешеную агитацию против "инородцев", в частности против чуваш и против главного деятеля чувашской культуры И. Я. Яковлева. Они добились упразднения должности Инспектора чувашских школ и отстранения, таким образом, Ивана Яковлевича от руководства делом образования чуваш. Добивались отстранения его и от руководства Симбирской чувашской школой, превращения Школы в русскую учительскую семинарию, изгнания из чувашских школ чувашского букваря и родного языка учащихся. Но наступившая через 2 года революция 1905 года временно связала руки и языки ретивых царских "патриотов".
Иван Яковлевич и вместе с ним все его ученики и сочувствовавшие его делу русские люди тяжело переживали удар, нанесенный врагами чувашского просвещения. Мы, пылкие молодые кандидаты, забросали редакцию "Казанской земской газеты", где печатались статьи против системы применения родного языка учащихся — "инородцев", протестующими и опровергающими доводы "русификаторов" статьями, но они не были напечатаны.
Нравственное единство наше с личностью Ивана Яковлевича в этом (1903) году окрепло. Иван Яковлевич и сам стал как-то нежнее относиться к нам. Переводами тогда мы занимались не так долго. Пришло сообщение, что в Казани будут курсы для учителей "инородческих" школ, и мы стали готовиться к поездке на эти курсы. Но пришло новое сообщение об отмене курсов. Тогда решено было, что мы скоро разъедемся по домам. Иван Яковлевич пригласил нас побывать у него на даче. Мы пошли на дачу около дер. Поливны. Иван Яковлевич и Екатерина Алексеевна приняли нас как дорогих гостей — угощали нас чаем и обедом. Иван Яковлевич выдал нам деньги на гостинцы и порекомендовал выкупаться в Волге, что мы и сделали (а нас было, кажется, 9 человек). Этот день остался в памяти как один из светлых дней моей жизни.
Прощались мы с И[ваном] Я[ковлевичем] уже в его квартире. Каждому из нас он сказал, кого куда он рекомендовал назначить учителем. Мне он сказал: "Ты будешь назначен в одно из 3-х училищ Ядринского уезда, так как ты был стипендиатом Ядринского земства. Там свободны места в Аликовском двухклассном, Абызовском двухклассном и Персирланском одноклассном. Я тебе рекомендую взять Персирланское училище. Это важный пункт, эдакий так. Я надеюсь, ты там будешь на месте". Он добавил, что мы можем пока спокойно сидеть каждый на своей родине и ждать; будет прислано извещение: с директорами народных училищ он договорился. Мы тепло и с благодарностью простились с нашим начальником и учителем. В эту минуту были позабыты все бывшие во время учебы минуты огорчения и досады: все простило сердце Ивану Яковлевичу. Мне хотя нечего было прощать ему, потому что у меня с ним за 4 года не было никаких конфликтов и недоразумений, если не считать моего огорчения во время выпускных экзаменов, испытанного мною из-за того, что сочинение по педагогике заставили написать повторно все оканчивающих, говоря, что первое сочинение весь класс будто бы списал с книги, хотя я этим делом не занимался. Некоторые из моих товарищей во время учебы испытали карающую руку и даже палку Ивана Яковлевича. Конечно, были обычно виноваты сами. А Иван Яковлевич был нервный, раздражительный. Особенно он не выносил лжи и бесцеремонного отношения к школьному имуществу и продуктам. Последнее было вполне понятно, если помнить, что Иван Яковлевич из года в год, тяжелым трудом копил и умножал школьное имущество. Он сам раз на уроке логики в шутку давал себе определение: "Кто такой инспектор чувашских школ? — Это человек, который ежегодно что-нибудь строит: если не большое здание, так хоть небольшую колбасу выстроит". Два моих товарища завозились в коридоре и разбили стекло. Доложили И[вану] Я[ковлеви]чу. Он вызвал виновных с урока, обругал "сусликами" и угостил пощечинами: "Суслики, эдакий так, не понимают, что это имущество, денег стоит!" Другой раз в постный день на обед были поданы соленые огурцы. Дежурного преподавателя (наставника) не было. Воспитанники поели огурцов, не наелись, обедом были недовольны. Кто-то швырнул огурец. Некоторые другие стали обстреливать друг друга огурцами. Обстрел продолжался и в коридоре, около вешалок. Вдруг входит Иван Яковлевич. Увидал двух тюрлеминцев, Коренькова и Софрона Иванова, кидавших друг в друга огурцами. Палка Ивана Яковлевича ("дубина Петра Великого" по нашей терминологии) немедленно поднимается в воздух и опускается на спину Софрона и потом Гаврилы Коренькова. Те бежать через кухню вниз, где были пекарня и комодная. Туда же побежали все другие, кто только оставался в столовой. Иван Яковлевич за ними. Воспитанники спрятались в комодной. А И[ван] Яковлевич] забежал в пекарню и налетел на сторожа-уборщика, который утром провинился, но прятался от Ивана Яковлевича. Теперь Иван Яковлевич в сердцах занес палку над ним, тот побежал по лестнице кверху, но споткнулся и упал. И[ван] Я[ковлевич] нагнал его и утолил свое сердце.
За ложь, непризнание вины пострадал раз товарищ наш Якку. И[ван] Я[ковлевич] после жалобы сторожа-уборщика, в которого Якку бросил сапог, собрал всех нас в класс и, стараясь вызвать Якку на признание вины, сказал, что виновный, видимо, сам скажет, виноват он или нет. Но Якку не отзывался. Тогда И[ван] Я[ковлевич] стал спрашивать поодиночке: "Не ты ли?" Все, в том числе и Якку, сказали: "Не я". Тогда И[ван] Я[ковлевич], прохаживаясь между рядами парт, вдруг обернулся, и на лице Якку раздался шлепок:- "Это ты сделал. А еще не сознаешься!" Но когда дело касалось критики недостатков Школы, И[ван] Я[ковлевич] реагировал иначе. Наш товарищ Иван Сергеев в выпускном сочинении на тему "Что дала мне С.Ч.У. школа?" раскритиковал преподавание в Школе. Иван Я[ковлевич] по этому случаю устроил собрание, на котором признал наличие недостатков в преподавании, но сказал, что лучших преподавателей Школа не могла приобрести из-за недостатка средств, что он, И[ван] Я[ковлевич], прилагал все силы к тому, чтобы дать воспитанникам больше знаний и навыков, но, видимо, не все успели сделать. Он прослезился, и была досада на Сергеева за это огорчение, доставленное нашему руководителю.
Иван Яковлевич действительно много труда клал на Школу. Он и во время болезни не хотел срывать своих уроков и приглашал нас заниматься в "верхний корпус", рядом со своей квартирой. Праздники долгие ему были тягостны. В зимние каникулы, во вторую неделю святок, он приходил в наш класс заниматься по логике. На пасхальной неделе начинал заниматься с нами с четверга. Он подавал пример трудолюбия.
Отношение к религии у Ивана Яковлевича было, по-моему, формальное и официальное: я не видел в нем особенного проявления религиозности. Он имел ум практический, реалистический.
Он был народный деятель, демократ. Он умел подходить к простому народу, к крестьянам. Простые люди доверчиво и с надеждой на помощь шли к нему, и он действительно помогал им и советами и делами. Он искренне заботился о благе чуваш-трудящихся, радовался успехам чувашского народа.
Но Иван Яковлевич боялся разногласий среди чувашской интеллигенции, боялся навлечь на чувашский народ дубину царского правительства, боялся уничтожения чувашской интеллигенции и потери достигнутых результатов. Он, видимо, не верил в победу пролетарской революции, а о власти крупной буржуазии и о парламентаризме он думал, что таким мелким народностям, как чуваши, они ничего не дадут. Он считал более разумным опираться чувашам на покровительство сильных людей и на самого царя. Этим и его официальным положением, надо думать, и объяснялась его тактика в революцию 1905—1907 годов, когда он призывал чуваш к спокойствию и умеренности и разошелся во взглядах с передовой чувашской интеллигенцией и революционным крестьянством и пролетариатом.
Летом 1905 года, после совещания в Петербурге по вопросам образования мелких народностей России, И[ван] Я[ковлевич] был в радужном настроении. Я приехал тогда в Симбирск готовиться на аттестат зрелости для поступления в университет. А. С. Степанов (Блинов), Т. М. Матвеев и я решили навестить Ивана Яковлевича. Мы ему сказали, что мы хотим подготовиться в университет. Он ответил: "Хорошее дело вы задумали. Да, надо чувашам пробивать дорогу в университет". С радостью говорил о повороте в правительственных кругах взглядов на дело просвещения мелких народностей. С удовлетворением сообщил, что у Чувашской школы будет теперь собственная ферма, покупка которой оформляется. Показывал план фермы. Поделился также своим планом организации на территории фермы чувашской женской трудовой колонии для несемейных женщин-чувашек, которых имеется немало. "Это было бы очень хорошо, Иван Яковлевич", — вставил я свое мнение. "Хорошо — говоришь ты. Конечно, хорошо. А как вот осуществить, эдакий так?" — сказал он, как бы возражая и прося поддержки.
Иван Яковлевич не был рутинером и консерватором в области педагогики и методики обучения. Его живо заинтересовал метод, применявшийся в одной американской школе и изложенный в только что появившейся тогда книге Екатерины Янжул "Американская школа". Он говорил нам, что элементы этого метода и мы могли бы использовать в чувашских школах. Его заинтересовали предметные уроки по русскому языку, и он быстро внедрил их в чувашских школах, напечатав примерные уроки во 2-й части чувашского букваря. Внедрил он также метод разговорных уроков по русскому языку. Но он справедливо возражал против чисто натурального метода, отвергающего услуги в деле обучения русскому языку со стороны родного языка и преследовавшего цель отучения детей-нацменов от их родного языка. Любовь к прогрессивному в области методики обучения Иван Яковлевич проявил в самом начале своей деятельности на поприще образования чуваш, составив оригинальный чувашский алфавит из 25 букв. Это замечательно рациональный и легкий алфавит (1872 г.), дающий чувашским ребятам возможность в течение месяца научиться читать и писать на родном языке. Дальнейшие изменения алфавита (замена букв ъ и ь буквами ӑ и ӗ и др.) не улучшили, а только ухудшили чувашский алфавит. Это стремление к прогрессивному он сохранял и после.
Последняя моя встреча с Иваном Яковлевичем состоялась осенью (в сентябре) 1906 г. в Уфе. Он приезжал в Уфу на совещание по вопросам образования нерусских национальностей Приуралья. О его приезде в Уфу мне сообщил его крестник - П. А.[А.П.]Петров (Туринге). С ним мы и решили навестить Ивана Яковлевича, остановившегося в номерах "Метрополь". Мы тихонько постучались в дверь номера. "Войдите", — попросил знакомый голос. Вошли. И[ван] Я[ковлевич] сидел в кресле в одной нижней сорочке (было ему жарко). Мы сказали, что пришли просто навестить его. Он поблагодарил, узнал нас и справился, как мы очутились в Уфе. Я сказал, что в Казанской губернии оставаться мне стало опасно, и что я прибыл в Уфу, чтобы отсюда пробить дорогу в университет. Он одобрил мое решение и сказал, что он слышал, что я принимал активное участие в революционном движении и пострадал за это. "Теперь я вижу, что ты уцелел, и рад этому. У нас не так-то много культурных работников! и им надо беречь свои головы", — сказал он. Он начал извиняться, что не знал, что мы могли прийти к нему, и не приготовил угощения. Он дал своему крестнику денег и попросил его дойти до ближайшего фруктового магазина и купить винограда. Мне он заявил, что заболел расстройством желудка, и вышел на время. Петров вернулся с виноградом. Вошел и И[ван] Я[ковлевич]. Он нас радушно угощал виноградом и разговаривал с нами по вопросам просвещения чуваш. Посидев и пожелав И[вану] Я[ковлевичу] здоровья, мы простились с ним и вышли.
Увы! Это было мое последнее свидание с ним. В 1908 году я был в числе поздравлявших Ивана Яковлевича и Симбирскую школу с 40-летием. Я был очень благодарен И[вану] Я[ковлеви]чу за издание в 1908 г[оду] ценных литературных произведений на чувашском языке. В 1917 г[оду] я не ездил в Симбирск на общечувашский съезд, а потому не мог встретиться с Иваном Яковлевичем. Слышал я об аресте и освобождении И[вана] Я[ковлеви]ча в 1918 г[оду]. Затем он переехал в Москву. Я имел фотографию И[вана] Я[ковлеви]ча, но самого не видел.
В 1928 году с удовольствием смотрел на И[вана] Я[ковлевича] на кинокартине "60 лет чувашского алфавита".
Теперь я с глубоким удовлетворением прочитал в "Учительской газете" сообщение об ознаменовании 100-летия со дня рождения И[вана] Я[ковлеви]ча, заслуги которого перед трудовым чувашским народом и всем государством поистине бессмертны.
[Научный архив ЧГИГН, отдел II, ед. хр. 143, л. 26—36.]
Комиссаров, Г. И. «Из воспоминаний об Иване Яковлевиче Яковлеве» / Г. И. Комиссаров // И. Я. Яковлев и проблемы яковлевоведения. - Чебоксары, 2001. - С. 127-137.