Г. Я. Хлебников

Особенности творческого метода и поэтики М. Сеспеля

Проблема художественного метода является одной из самых сложных и центральных для понимания особенностей поэзии Михаила Сеспеля. Надо сразу же сказать, что среди литературоведов пока нет единства мнений о том, каким художественным методом владел Сеспель. На вопрос сложились в основном две точки зрения.

Первую из них выразил М. Я. Сироткин. «Если писатель в своих произведениях,– пишет он, – со всей страстностью души зовет бороться за ликвидацию старого и победу нового, за претворение в жизнь этого нового, то его метод следует считать революционным романтизмом. Сеспелевский романтизм – революционный романтизм»¹. Казалось бы, сказано довольно ясно. Однако в своих предыдущих научных трудах такого четкого вывода ученый не делает. Там он шире и подробнее раскрывает то, что подразумевает под термином «революционный романтизм». В частности, в литературном портрете «М. К. Сеспель» (1949) он пишет: «Когда мы говорим о романтизме в поэзии Сеспеля, то прежде всего должны отметить ту мысль, что его романтические мотивы имеют прочную реалистическую основу. Романтически возвышенный образ нового человека, так часто встречающийся в произведениях Сеспеля, для того времени, когда жил и творил поэт, кажется на первый взгляд исключительным, нехарактерным, нетипическим, ибо то был лишь начальный период формирования советского человека. Но сила поэтического проникновения Сеспеля состояла именно в том, что он в этих начальных формах разглядел контуры жизненного будущего. Это исключительное стало со временем типическим, жизненным. Социалистический реализм, говорил М. Горький, показывает жизнь в движении, в нем обобщаются не только первая и вторая действительность (настоящее и прошлое), но и «третья действительность», т. е. будущее». М. Сироткин четко не разграничивает революционный романтизм и социалистический реализм, по-видимому, считая метод Сеспеля начальным этапом социалистического же реализма (в то время теоретики литературы романтическую форму не относили к стилевым явлениям, а принимали ее за незрелую форму реализма). «Это органическое слияние реалистического и романтического начал в поэзии Сеспеля шло от Горького, – утверждает он в названной работе, – уже в первых стихотворениях Сеспеля обнаруживается это горьковское изображение нового человека, романтическая поэтизация его, идущая от «Песни о Буревестнике», «Песни о Соколе», поэмы «Человек»². Значит, здесь творчество Сеспеля сближается с романтическими поэмами М. Горького. Почти те же самые мысли М. Сироткин повторяет в «Очерке истории чувашской советской литературы» 1956 года издания и в последних статьях.

Исходя из этого, можно заключить, что метод Сеспеля, по М. Сироткину, родственен революционному романтизму Горького, который или предварил его социалистический реализм, или являлся начальной формой социалистического реализма.

Сходную, но несколько иную точку зрения высказал Н. П. Иванов: «Основоположником социалистического реализма в чувашской литературе,– пишет он, – мы вправе считать поэта-коммуниста Михаила Сеспеля...»³. К сожалению, автор не приводит принципиально новых доводов и фактов, кроме уже названных М. Сироткиным. Тем не менее его вывод, как видим, далеко не совпадает с мыслью предыдущего исследователя. Однако в конкретном анализе Н. И. Иванов говорит лишь об особенностях содержания поэзии Сеспеля, почти не учитывая своеобразия формы и уровня его художественных обобщений. Например, он пишет: «Михаил Сеспель в то же время изображает людей, сознательно борющихся за будущее. Все они смелые и активные люди». В доказательство он приводит текст из стихотворения «Жизнь и смерть», в котором описана могила молодого борца, погибшего «за новую жизнь». В какой степени тут типизирован образ этого воина-борца, нового человека – не говорится ни слова. Поэтому и общий вывод исследователя не совсем убедителен.

В 70-80 гг. актуальной задачей советского литературоведения стала необходимость исследования поэтики социалистического реализма. В связи с этим Ю. М. Артемьев подошел к творчеству М. Сеспеля больше с точки зрения стиля. Его вывод: «...принципы романтического изображения находятся в самом романтическом художественном мышлении поэта, в его субъективном мировосприятии и трактовке многих явлений, предметов и событий окружающей действительности. Внешним условием, благоприятствующим этим принципам, явилась романтика и героика самой революционной действительности. Романтическую возвышенность, условность, те особые изобразительные средства поэзии Сеспеля, романтический стиль надо рассматривать как форму выявления и отображения правды жизни»⁴.

Не только в этой монографии, но и в других работах исследователь раскрывает многие средства романтического стиля – символику, контраст, резкую конфликтность, «психологизацию» пейзажа и др. И в этом – определенная ценность работ Ю. Артемьева. Однако как проявляются через них принципы метода, им почти не рассматривается. К «романтическому стилевому течению» склонен отнести поэзию Сеспеля и Е. В. Владимиров⁵.

Таким образом, при всех интересных подступах к проблеме поэтики Сеспеля творческий метод поэта еще не выявлен с достаточной убедительностью. Для этого необходим какой-то иной, свежий теоретический подход.

В последнее время значительные результаты в науке приносит системный подход к изучению явлений. Творческий метод искусства является своеобразной эстетической системой. В ней главное – качественно новая сущность эстетического подхода к миру и человеку в нем, обусловленная принципиально иным, чем прежде, философским, социально-политическим и нравственным пониманием жизни, человека и общества. Главные составные части творческого метода – это характер эстетического идеала (мера близости к реальным прогрессивным общественным тенденциям), основные эстетические принципы изображения человека, т. е. те или иные формы художественного обобщения (мифологизация, идеализация, типизация и др.).

* * *

Каков же эстетический идеал Михаила Сеспеля? По своему мировоззрению, социально-политическим взглядам поэт был коммунистом. В своем дневнике он записал: «Закончил я 1918 год... вступлением в компартию, когда я почувствовал себя таким вольным, сильным, свободным от всех семейных, религиозных и общественных предрассудков; вместе с пролетариатом я почувствовал себя властелином жизни.

С тех пор мое сознание ясно. Мысли могучи: я – коммунист»⁶. И это не были пустые слова. То, что Сеспель был твердым, как кристалл, честным и активнейшим борцом партии Ленина, свидетельствовали многие работавшие с ним товарищи и знакомые. Об этом говорят его письма и дневники.

Из многих заветных мыслей и жизненного кредо поэта нетрудно представить в общих чертах и его идеал. Это социализм как реальная свобода, как социальное равенство и братство всех трудящихся людей и народов земли, это возрожденная родная культура. Идеал поэта так или иначе выражается почти в каждом его стихотворении.

Понятно, идеал – это мечта. Очертания будущего всегда неясны, зыбки, приблизительны. Тем более что светлая высь мира коммунизма увидена издалека, с хаотичных развалин страны в результате мировой и гражданской войн и революционной бури. Поэтому Сеспель, как и многие поэты того времени, часто выражает свой идеал иносказательной образностью – аллегорией, метафорой, символом. Так, в стихотворении «Грядущее» будущее представлено как возрожденная природа после бури: «Серебром хоромин из волшебной сказки мир нам засияет, обновлен свободой». Возродится и мораль человечества: люди осознают и оценят гибель павших за свободу людей и окропят цветы на их могилах слезою. И выражено это в очень понятной людям того времени форме мифологии: кровь их превратится в лепестки розы, а слезы – в росу. Но и здесь поэт-публицист не может скрыть от читателя свою конкретную социальную программу:

«Межи различий, бедность и богатство сгинут в обновленной свободой жизни» – таково буквальное звучание мысли в оригинале. Это означает также наступление социального равенства (социализма) и исчезновение классов (при коммунизме). В то же время главная цель программы – Человек, обновление его души, привитие братской любви людей друг к другу.

Свой эстетический идеал Сеспель, будучи выразительнейшим поэтом-лириком, раскрывал не только в социальных и нравственно-просветительских образных программах, но воплощал также в живых, реальных картинах жизни. И особенно выпукло – в образе любимого им героя. Это или пламенный агитатор-коммунист с боевым, кипучим характером, или поэт-гуманист с большой душой, или трудящийся человек, пробуждающийся к строительству новой жизни. И нет ни одного стихотворения в зрелом творчестве Сеспеля, в котором с необычайной силой не раскрылись бы эти образы.

Итак, не абстрактная и утопическая программа, а реальная социально-политическая стратегия, нацеленная на преобразование общества и использующая объективные тенденции развития самой жизни (остроту социальных конфликтов, требования большинства народных масс и др.) с опорой на пробуждающееся субъективное, на человеческий фактор – вот что делало жизненным, реалистическим идеал Сеспеля. По сути этот эстетический идеал был близок программе преобразования России, выдвинутой большевистской партией. Кроме того, эта программа каждый раз еще более конкретизировалась, видоизменялась в зависимости от того, к какой теме или социальному слою общества и группе людей (к крестьянству, интеллигенции, женщинам, молодежи и т. д.) обращался поэт. Если бедных крестьян он зовет проклясть старые, несправедливые устои жизни и «опрокинуть избу гнилую на слом», и «на вечном фундаменте построить новый дом» («Век минувший»), то чувашскую женщину он убеждает осознать свое человеческое достоинство, чувствовать себя равной со всеми, активно участвовать в общественной жизни и отдавать силы воспитанию детей-патриотов («Чувашке»). Он взывает ко всему народу («Чуваш! Чуваш!..»), к старикам («Воистину воскрес!»), к творческой интеллигенции и писателям («Сыну чувашскому!», «Чувашский язык», «Как умру» и др.) во имя того, чтобы зажечь в подрастающих поколениях любовь к родному языку и уважение к национальной культуре, в которых он видит острейшее оружие в борьбе за перевоспитание людей, преобразование быта и жизни родной страны, преодоление национального нигилизма – одной из форм общественной пассивности. Молодежь он призывает активнее участвовать в жизни страны, обличает нытиков и паникеров, внушает ей бодрость, оптимизм, революционный размах:

И все эти призывы, пожелания, завещания – а порою, при виде смертельных трудностей голодного 1921-1922 года или застое национальной культуры – исступленно-страдальческие уговоры, мольба, пессимистические нотки исторгнуты из глубины души и выражены необычайно сильно и остро.

Все это позволяет нам сделать вывод: эстетический идеал Сеспеля по сравнению с идеалом прежних писателей, принадлежавших литературным направлениям романтизма или просветительского и критического реализма, ближе к жизни трудового народа, объективнее в отображении главных тенденций развития общества, полнокровнее и активнее по гуманизму.

* * *

Каковы же основные эстетические принципы и формы художественных обобщений Михаила Сеспеля? Как он раскрывает дух эпохи и реальную жизнь: показывает ли их типичные трудности и главные противоречия, исторические особенности и характеры современников или выражает лишь романтическую устремленность к идеалу? То, что исследователи совершенно по-разному объясняют художественный метод Сеспеля и не могут обнаружить в нем черты социалистического реализма, связано, по нашему мнению, со следующими причинами: они и в лирике ищут конкретного, детализированного и полнокровного изображения героев и личных противоречий, требуют конкретных образов и сюжетов, что характерно для эпоса.

Но в лирике поэт раскрывает мир через свою душу или же через «мысли-чувства» близкого ему по духу лирического героя. И в ней душа человека, его своеобразное мировосприятие могут быть раскрыты без показа внешнего образа мира. Поэтому лирический герой весьма близок к идеалу и духовному миру самого поэта. По мысли Гегеля, в лирике «сам индивид должен явиться поэтичным в самом себе, с богатой фантазией и полнотой чувств или же величественным и глубоким в своих восприятиях и мыслях, должен предстать как сам по себе завершенный внутренний мир, из которого удалены зависимость и произвол прозаических обстоятельств»⁷. И в этом духовном переживании и внутреннем волеизъявлении лирический герой Сеспеля выступает как цельная личность и действительно близок отчасти героям революционного романтизма. Он очень активен, его нравственный облик невероятно чист и возвышен; по духу своему это необычайно сильный и твердый человек, он – максималист. Герой Сеспеля всем своим нутром принимает идеи революционного обновления жизни, всем сердцем переживает драматические конфликты эпохи и острые коллизии и без колебания вторгается в них, он стремится разрешить их, исходя из высших гуманистических и социальных принципов. (Например, герой стихотворения «Сыну чувашскому», молодой поэт, один обладает даром вдохнуть силу, мощь в прекрасный чувашский язык», он способен «жечь людские сердца своим пламенем, огневым языком». Или же смертельно больной, обессиленный герой, подобно горьковскому Данко, готов быть выброшенным под мост, чтобы пропустить остальных людей «к солнечному завтра»:

Правда, здесь мотив героизма звучит преувеличенно жертвенно, с надрывом, что в целом мало характерно для лирики Сеспеля, но все же остро проявляется в самые трагические моменты его жизни – в тюрьме или в период смертельной болезни. По сути, беспредельное романтическое мужество такого героя не исключает, а предполагает трагическое развитие характера в неимоверно трудные минуты жизни.

Однако, если многосторонне сравнивать героя Сеспеля с героями романтизма, у него выявляется одна существенная особенность: он не одинокий человек, не индивидуалист, изолированный от всей социальной среды, класса, не исключительный герой, резко отличающийся от своих друзей-товарищей. Он – коллективист, связанный с трудящимся народом через родимую пуповину, его надежный защитник и опора. Не случайно поэт заявляет о себе: «Во мне стучит мильон сердец. Я не один. Я сам – мильон, мильона чувашей певец. Мильоном стих мой повторен!» Это не только декларация, а действительно страсть души и особенность его натуры.

Кроме того, герой Сеспеля – не чудодей-романтик, мечтающий о какой-то неясной цели и абстрактной свободе. Он – человек при всем максимализме романтического склада мышления, знающий законы общественного развития, правдиво оценивающий социально-политическую обстановку своего времени. Более того, он видит и верит в реальную цель – борьбу трудящихся за социализм. Можно сказать еще определеннее: герой Сеспеля правильно угадывает, как перестроить жизнь. И в этом историческом процессе он чувствует (а нередко и показывает) себя типическим представителем освобожденного и духовно возрождаемого народа. Все это не нужно выявлять рассудком – это было органическим свойством его души, характера. Поэт сам был таким активным борцом-коммунистом: вел беспощадную борьбу с противниками советской власти – саботажниками и спекулянтами, белогвардейцами и помогавшими им кулаками. И в то же время главный пафос своего поэтического дара Сеспель направлял на воспитание нового, советского человека – пробуждение его социально-исторической сознательности, активности в строительстве новой жизни.

Таким характером борца за новую жизнь наделен в целом лирический герой стихотворения «Век минувший». Он очень похож на агитатора-пропагандиста первых лет советской власти. Его общее классовое родство с бедным крестьянином, которого он убеждает, мы чувствуем по многим признакам: и по форме обращений («мой бедный товарищ, браток, человек сохи», «помнишь ли», «вспомни-ка»), и по глубокому пониманию угнетенного положения бедняка («у богатых на пирах льется пиво-мед..., а с женой ты круглый год на него батрачь», «старшина ли проходил, писарь или поп – мы за полверсты, поди, обнажали лоб»). При этом не только сочувствует бедным крестьянам и переживает вместе с ними их тяжелую прошлую жизнь (это делали и положительные герои писателей критического реализма), но и помогает им с позиций пролетариата и более высокого понимания гуманизма осмыслить свое прошлое и сделать правильные выводы о коренной, социальной чуждости богачей, а также об эксплуататорской сущности буржуазного строя. Эмоционально сильное впечатление производит, например, типичная сцена кровавой расправы казаков над крестьянами, поднимавшимися на раздел земли. Все это вызывает в нас (и, надо полагать, в молчаливом слушателе-бедняке) чувство протеста против попранного человеческого достоинства и затем – стремление к социальной справедливости и свободе. Такое «воспоминание»-разворачивание типичных картин прошлого в сочетании с их анализом и уроками из него – поможет мужику исторически правильно осмыслить прошлое.

И только тогда автор, наконец, обращается к слушателю с призывом к решительным социальным действиям:

Известно, что из своих дореволюционных предшественников в чувашской литературе Сеспель особенно любил Таэра Тимкки. Действительно, много сходного в их стихах. «Век минувший» Сеспеля, например, прямо перекликается со стихотворением Таэра «Дума», написанным в годы Первой русской революции. Там тоже бедняк, идущий за сохой, его голодная семья в холодном дому. Близки и классовые позиции поэтов, их симпатии к угнетенным. Гиперболически обобщенно и контрастно рисуется тяжелое положение бедняков – «Безбрежный мир слезами полн, и реки крови льют народы» – и раздается нетерпеливый, горячий призыв к борьбе за их освобождение. Но у Таэра все же это больше социальная эмоция и готовый вывод революционера, чем социально-исторический анализ его жизни с точными выводами, где социально-психологическая мотивировка действий героя почти не раскрыта. Причинами ужасающего положения бедняка названы сначала природные явления: голод, недород, побитый градом урожай. И после этого сразу же заявляется, что в тяжелом положении бедняков виноваты угнетатели. Конечно, это эмоционально весьма впечатляющее произведение, однако написано оно скорее методом революционного романтизма, чем реализма.

А у Сеспеля раскрыты типичные социальные условия малоземельных крестьян и батраков, переживания героев изображены психологически последовательно и мотивированно, т. е. даются социально-характерные, типизированные картины прошлого. Его «Век минувший» – это вполне реалистическое произведение, причем основанное на социалистических идеях и показывающее реальные пути изменения жизни.

Некоторые исследователи лирику Таэра Тимкки называют «источником социалистического реализма» в чувашской литературе. Однако писатели, действительно овладевшие этим методом (например, М. Горький в романе «Мать» или драме «Враги»), раскрывают и социально-психологическую результативность мыслей или действий своих героев, плодотворное воздействие борцов на народные массы или общество. Но Таэр не сумел показать этого. Например, в его стихотворении «Песня славной смерти» – та же характерная для романтизма картина: гиперболизированные образы, загадочная картина, будто рассчитанная на неожиданную догадку читателя – казнь революционеров и бунтарей. Но за что их вешают, когда и где происходит это? Кто эти «люди вокруг, и сироты» и погубивший их «барин»? С точки зрения реализма, вопросы остаются без ответа. Революционеры выкрикивают под конец смелые и совершенно правильные лозунги: «Своей борьбой завоюйте свободу!» Но что означает это для внимающего им люда и читателя – не совсем ясно. Масса людей расходится, «понурив голову», о чем-то думая, по-видимому, жалея казненных.

Таэр сам участвовал в Первой русской революции и по своему мировоззрению, оттолкнувшись от эсеровской платформы, развивался в сторону социал-демократизма. Недаром в последнем из известных стихотворений, посланном из ссылки в Сибири, поэт заявляет читателю: «Трудящийся – твой вождь». И все же ясно выраженной позиции пролетариата, осознающего реальные пути освобождения, в своей лирике он не оставил. В целом, Таэр выступил как революционный романтик (это особенно чувствуется в его новеллах).

А Сеспель, опираясь не только на плечи предыдущих писателей – революционных романтиков и реалистов-демократов, но и на опыт борьбы за советскую власть, делает шаг вперед – создает образ преобразователя жизни. Пусть он еще не во всем ясно раскрыт, порой намечен лишь общим контуром, но это тип нового человека, творца нового мира. Это – зачаток социалистического реализма в чувашской литературе.

Этому соответствует и структура его стихов. Она направлена на активное воздействие на читателя и выработку им нового убеждения, мировосприятия строителя социализма как строя равноправия и социальной справедливости для трудящихся. Лирический герой стихотворения Сеспеля анализирует, учит, призывает, а его внимательно слушает и как бы прислушивается к его советам персонаж, стоящий на более низком уровне политического и культурного развития. Перед ним создается ситуация необходимости выбора – осознания своей судьбы, осмысления программы строительства новой жизни и какого-то решительного действия. И эта форма обращения, призыва, разговора с человеком из народа очень характерна для стихов Сеспеля, что роднит его с поэзией В. Маяковского.

По сравнению с дореволюционными писателями-демократами, Сеспелю в большей степени присущ и историзм мышления. Жизнь общества видится ему в постоянном движении и обновлении. Она рассматривается почти всегда в трех измерениях: прошлое, настоящее и будущее. Хотя порой поэт еще и отдает дань обобщениям аллегорическим, абстрактным образам «света» и «тьмы», настоящее и прошлое ему не видятся как сплошной свет и сплошная тьма, как это представляли многие пролеткультовцы и поэты «Кузницы».

Прошлое Сеспель представляет как арену социальной борьбы. Например, в стихотворении «Волжская песня» он рассказывает о восстании Степана Разина и активном участии в нем чувашских крестьян? В лирическом стихотворении, естественно, трудно нарисовать всю драматическую сложность борьбы и внешние приметы времени. Но поэт в целом исторически верно схватывает дух эпохи и некоторые черты облика восставших:

B исторически верных чертах, хотя и обобщенно, передает М. Сеспель и развитие национальной культуры. Многовековое полуколониальное положение народа в различных ханствах и государствах передается емкими фразеологизмами: «Миçе ĕмĕр витĕр асаппа тухмарăн, миçе çичĕ ютăн мăшкăлĕ пулса...» («Сколько мук ты в прошлом и страданий вынес! Кто тебя в столетьях не терзал, гоня!»). Очень часто задумывается поэт и о национальном характере чуваш (почти всегда имел в виду трудящихся чуваш). Неимоверно длительное социальное и национальное угнетение, естественно, оставило в народе черты смиренности и уступчивости («йăваш»). Но Сеспель видит исторически преходящий характер этого качества – то, что оно может измениться под влиянием революционных преобразований.

Необходимость активного участия народа в революции поэт особенно сильно выразил в стихотворении «Морю». По идейной глубине, по художественному совершенству это произведение – чудо, словно бы сотворенное не человеком, а самой природой и лишь одухотворенное кистью Художника. Стихотворение это написано в 1921 году на берегу Черного моря, когда он лечился от туберкулеза костей. Как в картине Айвазовского «Девятый вал», море здесь ревет и бушует, сотрясая берега многоярусными кипящими волнами. Исключительно мастерски пользуется поэт живописью и звукописью стиха, порой изобретая неожиданные словосочетания, передавая переливы цветов (например, море искрится «адовым огнем», «адовым блеском» и т. д.). Полной иллюзии картины бурлящего моря способствует и ритм стиха, создавая физическую ощутимость чередовании крупных, тяжелых волн и завершающих мощных прибоев.

(Перевод П. Панченко)

Однако «Морю» – это не только яркая картина и «музыка шторма». Главное в нем – как бы вырывающийся из хаоса природы страстный голос лирического героя, очищающего себя свободной стихией моря и призывающего его еще яростнее биться о твердыни старого мира. Дело в том, что сеспелевский образ бушующего моря при всей его конкретной живописности – иносказательный образ революции, как и в горьковской «Песне о Буревестнике». Но у Сеспеля это образ другой революции – социалистической, реально осуществляемой в жизни. И ее успех, по мнению поэта, требует активного участия народных масс. Сеспель считает, что Великий Октябрь освободил чувашский народ от «тяжелых железных цепей», т. е. от социального и национального гнета. Но темным неграмотным массам предстояло еще освободиться от своих внутренних – нравственно-психологических и духовных – оков: неверия в будущее, социальной инертности и несмелости, смиренности. Вот почему герой не только просит, но и велит, требует у моря, т. е. у Революции, вдохнуть в него, поэта, силу, помочь очиститься от «хвори души», оставленной «веками старого мира» и вместо горестных, тяжелых песен настроить струны на боевой лад:

«Морю» – программное стихотворение Сеспеля. Поэт знал, что судьба социализма зависит от народа. И он зовет преобразование начать с себя:

Как видим, пользуясь не только открыто-смысловыми, но и интуитивными, подспудными свойствами поэтической образности, Сеспель тотально встряхивает читателя, как бы физически купает нас в пучине моря. Одновременно он заражает нас пафосом революционной бури и необычайно сильным душевным волнением. В этих целях новаторски использованы все корневые свойства национальной поэзии, начиная от древней магии языческих молений и кончая современной политической публицистикой. В многократных истошных обращениях поэта к морю, к его очищающей силе слышится экстаз и дух языческой мольбы, но с верой уже в другую силу – Революцию и трудовой народ. Не случайно после страстных монологов разрушительная сила моря словно убывает, стихия становится «управляемой», подчиняясь «внутренней дисциплине». Тем самым словно бы торжествует разумная историческая необходимость, согласная с национальной, субъективной правдой. И ритм стихов становится маршевым, хотя и более размашистым. Этим поэт интуитивно внушает читателю уверенность, что его мольба услышана народом и он непременно отзовется на голос поэта. Сеспель – это редчайший мастер стиха, и «Морю» (если судить по оригиналу) – это действительно шедевр мировой поэзии.

Новаторство Сеспеля и в том, что во многих стихах он сумел передать сквозь романтическую форму характер социалистической революции – ее народный дух и преобразующий характер? А ведь совсем иначе, абстрактно-романтически представляли современность многие певцы того времени, особенно поэты Пролеткульта и «Кузницы». Недаром В. Брюсов критиковал их потом за отвлеченность и отрыв от реальной жизни: «Если и революция, то не столько наша, Октябрьская, сколько Революция вообще, всемирная, вне времени и пространства».

Как набат, как «колокол на башне вечевой», мощно, неистово и в то же время с направленностью на практическое преобразование жизни звучит и другая песня Сеспеля – «Стальная вера». Стихотворение создано в период разрухи и голода после империалистической и гражданской войн. В нем автор яро спорит с нытиками, сомневающимися в победе нового, и внушает, утверждает уверенность в коренном обновлении жизни страны и национальном возрождении родного народа:

(Перевод П. Панченко)

Как видим, стихотворение построено по всем правилам ораторского искусства и, несмотря на полемику с колеблющимися, раздается чеканно, как марш:

Откуда в поэзии Сеспеля тот высокого накала прометеев огонь, который внушает силу и трепет человеческим сердцам? Откуда глубинное знание жизни у паренька, которому было-то всего лишь девятнадцать лет?

Путь к социализму Сеспель буквально выстрадал своей жизнью. Сын бедных крестьян, с детства претерпевший к тому же ряд несчастий (туберкулез костей, трагическую судьбу отца, погибшего в тюрьме), он сполна испытал тяжелую долю трудового народа. В годы революции и гражданской войны и происходит формирование поэта-гражданина. Он учился в то время в Тетюшской учительской семинарии. Сеспель вступает в комсомол, становится пламенным агитатором советской власти, борется против спекулянтов, дезертиров, бюрократов. Сеспель был в Москве на курсах организаторов-пропагандистов при ВЦИКе. И там видел и слушал Ленина, его яркую речь. Огромной радостью светились его глаза, когда он рассказывал об этом своим товарищам. На всю жизнь запечатлелся в его душе образ великого вождя и человека.

Сеспель был замечательным организатором, он избирается в руководящие органы комсомола Казанской губернии. С осени 1920 г. он – член исполкома и председатель революционного трибунала недавно образованной Чувашской автономной области, потом – заведующий отделом юстиции. Но его большевистская принципиальность и неподкупность (к примеру, он требует выселения из квартир многих советских сановников, занимающих лишнюю жилплощадь), активная работа по развитию национальной культуры не могли понравиться бюрократам и мещанам. И они воспользовались случаем пожара (а, скорее всего, сами подожгли здание юстиции), чтобы обвинить Сеспеля в поджоге и упрятать в тюрьму. Вина его не могла быть доказана, и по ходатайству друзей из обкома комсомола он был освобожден. Но моральная травма, трудности быта, борьба за восстановление в партии вызвали обострение болезни. Вскоре его отправляют на лечение в Крым...

Нетрудно представить, в каком горниле социальной борьбы выковалось эстетическое кредо поэта. По натуре Сеспель был романтиком, страстно устремленным в будущее. Особенно глубоко переживал он отсталость жизни родного края, почти семьсот лет находившегося под национальным, полуколониальным гнетом. И поэт всей страстью души включился в работу по ускоренному преобразованию страны, начатому большевиками. Как известно, Ленин призывал в эти годы к такому стилю работы: «Трезвый учет сил. Бешеная страстность, активность». Вот к этому сочетанию романтической окрыленности («бешеная страстность») с реализмом, с трезвым учетом сил и стремится Сеспель.

* * *

Поэзия Сеспеля поражает нас не только пафосом созидания новой жизни и правдивым отображением ее. Достойно удивления и огромное, активное человеколюбие поэта, гуманизм нового типа. «Пролетарская поэзия первых послереволюционных лет, например,– пишет современный исследователь Л. Арутюнов, – была не столько открыта, сколько обнажена в своей космически внешней абстрактности. Ее идейная программа осуществлялась вне человеческой личности и, по существу, без вмешательства лирики».

Совершенно другое мы видим в творчестве Сеспеля. Его лирический герой органически сочетает личное с общественным и представляет собой цельную и глубоко симпатичную личность). Вот почему как колокол высокой пробы звенит его мужественный набатный голос. Сеспель зовет и читателя «строить и месть в сплошной лихорадке буден», как позже выскажется В. Маяковский, с которым нашего поэта объединяет многое. Особенно задушевно лиричен голос Сеспеля, когда он обращается к конкретным людям и человеческим судьбам (к примеру, в стихотворении «Памяти чувашского поэта Агаха»).

С огромной силой и глубиной выражена скорбь поэта и по поводу гибели красноармейца, погибшего в боях за советскую власть, в стихотворении «Жизнь и смерть» Ее начало призвано пробудить чувство пронзительной тоски, которую навевает пейзаж – описание сиротливой могилы в степи под завывание ветра. Вкратце рассказав нам о погибшем, обращаясь к нему, как к живому, ласковыми словами «родной», «родненький», поэт делает героя близким нам, как бы нашим другом-единомышленником.

Задушевные пронзительные слова из ритуала похорон и поминальных чувашских народных песен-плачей усиливают трагизм переживания:

В оригинале это переживание передано еще более выразительно:

Но кульминационной точки достигает наше сострадание чужому горю тогда, когда лирический герой говорит об усопшем так, как будто возможно его воскрешение:

Стихотворение построено по всем правилам классической поэзии и завершается катарсисом. А внутренне оно насквозь пропитано народным духом и песенной пластической образностью, высоким трудовым крестьянским мироощущением и нравственным максимализмом – сопереживанием чужому горю как своему, родному. Тем самым борьба за советскую власть и коммунизм закрепляется в сознании читателя как священное народное дело. Это умение раскрыть социалистическое мировосприятие и поведение как высшую народную нравственно-эстетическую ценность характерно для всей лирики Сеспеля. Не случайно стихотворение «Жизнь и смерть» Сеспеля, переложенное на мелодию, быстро распространилось и стало народной песней.

Ленин говорит, что неграмотный человек стоит вне политики. И Сеспель понимает, что на уровень социально активного гуманизма приходится поднимать темные неграмотные массы людей, постепенно решая ряд других задач. Вот почему логика развития идеи, к примеру, в стихотворении «Чувашке» проходит ряд ступеней. Напоминая чувашской женщине знакомый дореволюционный быт, ее узкий мирок, автор очень жалеет ее, в то же время учит ее смотреть на прошлое глазами свободного человека, размышлять и анализировать его. Для этого поэт апеллирует к природе, совершает вместе с ней понятное для народного эстетического сознания сопоставление ее жизни с жизнью природы: ведь даже малейшие живые создания природы несравненно свободнее, счастливее чувашской женщины!

Поэт обращается к женщинам с призывом к социальному действию:

Подобные наглядные уроки нового, возвышающего гуманизма Сеспель дает во многих стихотворениях («Как умру», «Чуваш! Чуваш...», «Гаснет день...» и др.).

Задача ускоренного развития Советской России была особенно актуальна для ее отставших национальных регионов. По ленинской мысли, прежде чем непосредственно переходить к строительству социализма, сначала необходимо подняться на более высокие уровни социально-экономического и культурно-просветительского развития. Солидарный с этой мыслью, Сеспель чутьем улавливал острейшую необходимость для чуваш, необходимость подъема человеческого и национального достоинства, а также просвещения в плане общей культуры и усвоения социалистических идей. Вот почему в основу почти каждого стихотворения он кладет мысли о возрождении культуры, просвещении и перестройке сознания человека и дальше – его бытия. И даже композиция многих его стихотворений отражает многоступенчатость его идей. С одной стороны, по основному пафосу, они выражают социалистическую идеологию и мировосприятие, с другой – как бы «привлекают на помощь» идеи гуманизма и эстетики Возрождения, Просвещения и др. Поэтому в стихах Сеспеля, соответственно теме и жанру, можно встретить и высокий ломоносовский «штиль» поэзии (например, в стихотворении «Сыну чувашскому»: «Поведай мне, страна родная: когда народу явишь ты Того, кто твой язык прославит и былью сделает мечты? О сын чувашский с жарким сердцем! Откликнись, Родину любя...»), и жалость, мягкосердечие по отношению к «малой букашке», как у сентименталистов («Чувашке»), и гармоническую слитность гражданской совести с социальным действием, как у декабристов («Стальная вера»), конкретные и типические картины как в критическом реализме («Век минувший») и др. Из многих «цветов» мировой культуры Сеспель создает поэтику новой эстетической системы – социалистического реализма.

Что касается будущего, то оно чаще рисуется поэтом иносказательно или в ярких гиперболических романтических красках. Какой же конкретно будет жизнь – трудно было тогда предвидеть. Поэтому Сеспель больше зовет публику строить это будущее или изображает его светлыми образами – символами, метафорами, аллегориями. Не избежал он и проекта будущего в духе пролеткультовской поэтики. Так в «Пашне Нового Дня» «строительство будущего» принимает космические размеры. Но примечательно и тут: в центр мира поставлена не машинная система, а Человек – «Чуваш с могучим сердцем, житель «Новой эры», подпирающий небосвод. И он скорее напоминает героя из чувашских легенд – доброго великана Улыпа. И явно угадывается стремление автора передать трудные процессы новой жизни сложной аллегорией: будущая судьба Чувашии усложнена (пахота, весенний сев с поливами родниковой водой, боронование, всходы и др.) и уподоблена преобразованию Природы Человеком – по-видимому, для того, чтобы показать многоступенчатость и длительность исторического хода строительства социализма и близость его к естественному процессу. И только после этой многотрудной работы Чуваш как человек встанет во весь рост и достигнет небесных высот. Залог его развития – дружба народов. И эта символическая картина предстает в главных чертах поистине пророческой:

В поэтике Сеспеля, конечно, много романтического. То новое, которое изображает поэт, было еще неразвито. Сеспель хотел ускорить этот исторический процесс. Очевидно, он нередко преувеличивал роль человеческого фактора. Но разве этого не жаждало исключительно трудное положение Советской власти в первые годы после Революции, которое, как писал Ленин, требовало героизма масс?

Вероятно, молодой поэт, не имея большого жизненного опыта и социально-исторического опыта работы, несколько прямолинейно представлял развитие социализма как сплошное поступательное движение, без всяких зигзагов и отступлений. Об этом говорит, например, его неприятие НЭПа. «Коммунизм скрылся с горизонта будущего,– писал он 30 октября 1921 г. своему украинскому другу Ф. Пакрышню. – На десятилетия воцарился в Стране Советской капитализм. Опять нищета одних, богатство других...» Введение новой экономической политики Сеспель воспринял, по-видимому, как крушение самых близких своих надежд – как отход от коммунизма. Однако в эти трудные годы колебались многие. И даже такой испытанный пролетарский писатель и основоположник социалистического реализма, как М. Горький, не сразу принял Октябрьскую революцию.

Сеспель, как и многие большевики периода «военного коммунизма», еще не мог учитывать огромной роли материальной заинтересованности и личных форм собственности в повышении производительности труда общества. Он больше апеллировал к энтузиазму и сознательности трудящихся масс, освобожденных от социального гнета, и уповал на веру и силу агитации и убеждения, организованности и личного примера.

Но такой недостаточностью глубины реализма, к сожалению, впоследствии, в годы сталинщины, начала во многом страдать почти вся советская литература, хотя в ней и развивались постепенно конкретный историзм и психологическая объемность изображения.

У романтического мировосприятия (оно было именно таким у Сеспеля в силу натуры и личной судьбы) – даже если оно развивается в границах реалистического понимания и верности общей исторической правде жизни – есть свои силы и слабости. Сила его в смелом взгляде вперед, свободе мечты и духа, а значит критике всякого застоя и консерватизма. Сердце Сеспеля, например, своей огромной чуткостью к свободе личности уже в первые годы советской власти остро и болезненно реагировало на бездушное отношение бюрократизма к национальной культуре.

Поэт выразил свои сомнения о судьбе нации в подобных условиях и заявлял протест против этого в ряде стихотворений («Тяжелые думы», «Или! Или! Лима савахвани!.., «Как умру» и др.).

Такие стихи кажутся теперь пророческими. Они звучат настолько злободневно, будто созданы сегодня.

К этим сомнениям в сердце поэта прибавились вскоре нестерпимые муки физические (снова обострилась болезнь) и духовные (он жил вдали от Чувашии, где начался величайший голод, угрожавший самому существованию народа, как писали в те годы газеты; неразделенная глубокая любовь и др.). И даже в эти труднейшие месяцы жизни больной поэт борется за новое, организует помощь голодающим в Поволжье. И теперь, когда наступает полное изнеможение сил, в его стихах начинают звучать пессимистические и трагические нотки. В стихотворении «Проложите мост!» он, например, заявляет:

Конечно, здесь выражена прежде всего личная трагедия борца, чья физическая болезнь делает невозможным его пребывание в строю, и его готовность пожертвовать собой во имя победы нового. Однако героизм этот – не только с надрывом, допускающий возможность жестокого обращения к себе своих же товарищей. Но, как нам кажется, и внутренне не согласный с этой бесчеловечностью, не принимающий, а отвергающий ее.

И все же великая сила романтической по стилю поэзии Сеспеля от этого не убывает. Она ценна страстной верой в социализм, в свой родной народ. Сеспель показал, как беззаветно нужно любить свою Родину и работать по преобразованию духа и характера народа, всей национальной культуры. Сеспель велик и своей глубокой человечностью, и подлинной народностью.

Каким же образом возникла такая небывалая прежде поэтическая энергия на ниве чувашской словесности? Ведь чувашская литература была еще молода – прошло только полвека с появлением первых букварей, с начала титанической работы И. Яковлева по национальному подъему чуваш. Дело в том, что еще в дореволюционном родном искусстве был великий гуманист и борец за справедливость Константин Иванов, автор бессмертной поэмы «Нарспи». Несомненно, эта классическая поэзия вместе с лирикой революционных романтиков стала великолепной школой для Сеспеля.

Но рано проснувшаяся лирическая душа Сеспеля впитывала и богатства мировой поэзии. По свидетельству его друга П. Бекшанского, Сеспель говорил: «Я бы хотел учиться у Пушкина тому, как надо строить стих, у Некрасова – тому, каким содержанием надо наполнять стих, а у Шевченко я буду учиться тому, как делать стихи напевно звучащими, музыкальными, проникающими в сердце...» И мы действительно убеждаемся, какой по-пушкински совершенной гармонии содержания и формы добивается чувашский поэт в своих произведениях, как некрасовской гражданской совестью и болью за судьбу трудового крестьянства наполнена его муза, как по-шевченковски песенна и певуча его лира.

Наследие Сеспеля, очень рано ушедшего от нас, невелико по объему. Но по значимости оно «томов премногих тяжелей». При «равноценном» переводе его на мировые языки (а мы верим, что это сбудется) оно засияет на небе мировой поэзии среди звезд первой величины.

Благодатно и огромно влияние Сеспеля на развитие всей чувашской советской литературы, особенно поэзии. Он не только открыл новаторские пути к освоению нового содержания жизни – социалистический реализм, но и заложил основы новой поэтики – ввел в родное стихосложение силлабо-тонику и тонику. Сеспель – духовный вождь и знамя нашей передовой молодежи. Он и ныне впереди: страстно зовет и показывает, как надо неистово работать и бороться на ниве Перестройки.

*Переводы стихов, кроме оговоренных, принадлежат П. Хузангаю.

Литература

¹ Сироткин М. Я. Чăваш литератури. Вăтам шкулăн 9-мĕш класĕнче вĕренмелли кĕнеке. – Шупашкар, 1972. – С. 59.

² Там же. С. 19.

³ Иванов Н. И. 20-мĕш çулсенчи чăваш литературинчи социализмла реализмăн хăшпĕр уйрăмлăхĕсем. – Уч. зап. ЧНИИ, вып. XXVII. С. 211.

⁴ Артемьев Ю. М. Становление социалистического реализма в чувашской литературе. – Чебоксары, 1977. – С. 170.

⁵ См. Владимиров Е. В. В русле времени. – Чебоксары, 1979.

⁶ Михаил Сеспель. Собр. соч. – Чебоксары, 1959. – С. 250.

⁷ Гегель Г. В. Ф. Эстетика. В четырех томах. Т. III. – М., 1971. – С. 496.

⁸ Ленин В. И. Полн. собр. соч. Т. 41.- С. 87.

Хлебников, Г. Я. Особенности творческого метода и поэтики М. Сеспеля / Г. Я. Хлебников // Поэтика Сеспеля. – Чебоксары, 1991. – С. 16-35.

Литература о жизни и творчестве М. Сеспеля

Библиография