|
г. Симбирск, 12 января 1879 г.1 Многоуважаемый и дорогой Николай Иванович! Письмо Ваше от 2 января я получил несколько дней тому назад, а Катя прочитала его уже до меня. Я уезжал из города, был в Средних Алгашах, принимал дом, построенный там для миссионерской школы. Дело это вышло удачно. Дом за 600 руб. выстроили удобный и просторный. Теперь школа в Ср[едних] Алгашах (почти вся дер[евня] состоит из отпадших чуваш) поставлена более или менее прочно. Чуваши довольны школой и даже расположены к ней, — они имеют на это свои причины. Что же касается меня, то я ведением дела Шленским не вполне доволен. Обучение мальчиков идет пока неуспешно [...] Шленский книжек наших мало или вовсе не читает взрослым чувашам, в дома к ним не ходит, бесед не ведет, и пения в школе вовсе нет. Мне кажется, что с осени вместо Шленского необходимо послать одного из лучших наших воспитанников, которые окончат курс в июне. С назначением подходящего учителя можно надеяться, что Среднеалгашинская школа пойдет успешно во всех отношениях. Заслуга Шленского состоит в том, что он сделал первый шаг и расположил чуваш-отступников, но ему школу вести дальше трудно; помимо других причин, он по болезни глаз и ноги не может правильно и постоянно заниматься. Из Алгашей я проехал в Тимерсяны, где некогда был учителем А. В. Рекеев. Тимерсяны — огромное, чисто чувашское село (более 2500 муж[ских] душ), состоит, собственно, из трех селений, расположенных рядом; народ здесь богатый, здоровый и видный, сохранил еще, несмотря на кабаки, простоту и сердечность. Христианство их до сих пор почти не коснулось; почва здесь нетронутая, цельная. Алексей Васильевича впервые заговорил с тимерсянцами родным языком, «хамӑр чӗлхепеле калаҫа пуҫларӗб» как выразился при мне один чуваш, говоря о деятельности его. [...] От него в Тимерсянах пошло чтение чувашских книжек, которые здесь в народе распространены больш, чем где-либо. Рекеев оставил после себя борцов и ревнителей; под влиянием его в нашу Симбирскую школу поступило несколько мальчиков, из которых двое ныне оканчивают курс, — прекрасные мальчики. Алексеем Васильевичем здесь впервые заведено было женское отделение, но, к сожалению, после него обучение девочек мало-помалу почти совсем прекратилось. [...] Я здесь часто слышу страшное слово «сепаратизм» и излюбленное «обрусение». На губернском земском собрании — в декабре — один гласный мне говорил: «Ваша школа прекрасно идет, это все знают. Но у Вас учат по-чувашски, поют по-чувашски, у Вас и всенощная совершается по-чувашски, поэтому многие не сочувствуют и говорят, что Вы поднимаете чувашский вопрос и можете возбудить в них сепаратизм». Алексей Иванович Баратынский, которого я давно привык глубоко уважать, хорошо знает и понимает, что никакого чувашского сепаратизма нет и быть не может [...] Тем не менее тайно и частью явно сочувствует бездарным и мрачным идеям вроде упомянутого гласного, хотя сам он и не может [быть] отнесен к категории этих людей, ибо он по уму и по практическому знакомству с положением дела стоит выше их. Алексей Иванович — политик. По житейским соображениям, с одной стороны, по внушению самолюбия, а может быть, и гордости, с другой, желал бы он держаться золотой середины, играя в то же время видную и первенствующую роль не только в своем уезде, в качестве общественного земского деятеля, но и в целой губернии, как защитник и блюститель интересов духовенства, которое он понимает и ценит больше в смысле касты и происхождения; особенно ему хотелось бы держать в своих руках народное образование в Буинском уезде, но тут он до сих пор обнаружил такое влияние, которому сочувствовать нельзя. Учительские места раздавались окончившим и не-окончившим курс в дух[овной] семинарии на прокорм; учительство рассматривалось как доходная статья или временное средство для жизни. При всем том я сочувствую Алексею Ивановичу, ибо думаю, что его влияние на народное образование будет полезнее и серьезнее другого, но жалко только, что самостоятельность его часто подвержена колебаниям. У Алексея Ивановича по части народного образования вообще, инородческого, в частности, своих, особенных убеждений и взглядов нет. Дело это, как ни важно и как ни близко к нему стоит Алексей Иванович, — а оно смею Вас уверить, Николай Иванович, никогда не волновало его чувств, ему вовсе не знакомо сердечное отношение не только к образованию чуваш, но и русских. Придерживаясь слегка всегда общих и ходячих принципов и взглядов на народное образование, Алексей Иванович весьма переменчив и непостоянен в частностях, которые имеют для успеха дела существенное значение. Алексей Иванович постоянен, по-видимому, только в том убеждении, что духовенство, как каста, должно иметь хорошо обеспеченное содержание, разумеется, на счет же народа. В своей деятельности Алексей Иванович всеми средствами поддерживает всякого, в жилах которого течет левитскаяа кровь; вера в духовное сословие у него необыкновенно сильна. Он считает своей заслугой, что поддерживает духовенство, и готов принести в жертву этому сословию интересы остальных. Предводитель дворянства поддерживает свое сословие и его интересы, а выдающийся священник, конечно, должен пещися об интересах духовенства, но тут важно, как и во имя каких целей. Статью Алексея Ивановича в № 49 «Церковного вестника» я прочитал на днях; она на меня не произвела такого впечатления, какое на Вас, судя по Вашему письму. Статья эта не есть извлечение из доклада по народ[ному] образованию, читанного в Буинском зем[ском] собрании и теперь, вследствие постановления его, представленного г[осподину] министру народного просвещения. Впрочем, самого отчета я не видел, но с неделю тому назад, бывши у Черникова, я случайно прочитал постановление Буинского земства о представлении доклада А. И. Баратынского г[осподнну] министру по важности возбужденного в нем вопроса — о необходимости установить подробный учебный план для инородческих чувашских школ, так как известные высочайше утвержденные основные начала не дают точных указаний, сколько времени нужно употреблять на обучение по-чувашски, когда и как переходить к русскому языку В постановлении, между прочим, говорится, что «одно Мин[истерство] народ[ного] просвещения компетентно установить программу, основываясь на 10-летнем опыте», и что «краткосрочные учительские курсы, предполагаемые в 1879 г. при Центр[альной] чувашской школе, не могут этого исполнить». Вот скоро, вероятно, пойдут запросы, а г[осподин] Георгиевский или какой-нибудь Аннин втолкнут еще более в тесные рамки формализма дело образования инородцев; без сомнения, все будет направлено к тому, чтобы выбить и то, в чем еще может проявиться задушевность и сердечность. Разумеется, чувашский язык и чтение переводов, которые и теперь в буин[ских] школах почти не употребляются, будут изгнаны. [...] В августе у меня был Алексей Иванович; я, между прочим, высказал ему, что желательно, чтобы он не оставлял дела народного образования и не предоставлял Фармаковскому руководящей роли в уезде, в котором он уже много поработал и многое сделал (по крайней мере, относительно обеспечения законоучителей и учителей), особенно не отказывался бы от представления своего отчета земскому собранию, так как г[осподин] Фармаковский добивался обратного и составил уже для внесения в собрание свой отчет. При этом я говорил Алексею Ивановичу, что я намерен ходатайствовать об открытии краткосрочных курсов летом 1879 г. От Фармаковского Алексей Иванович легко не отделался, как я узнал впоследствии. Тот тоже представил зем[скому] собранию свой отчет, во многих отношениях расходящийся с отчетом Баратынского. Они разошлись в оценке деятельности законоучителей и учителей, что, говорят, вышло несколько курьезно. Для меня в докладе Алексея Ивановича интересно то, что он опять возбуждает вопрос об установлении подробной программы для чуваш[ских] школ в смысле же Фармаковского; ссылается он на затруднение при выдаче льготных свидетельств и разногласие между инспекторами (т. е. между мною и Фар[маковским]), ставящее будто бы учителей в безвыходное положение; при этом совершенно некстати приплел воображаемые краткосрочные учит[ельские] курсы. Словом, Алексею Ивановичу захотелось взять на себя инициативу; он старался держаться золотой середины, но однако весы его больше наклонились на давно знакомую сторону воображаемого обрусения. Я больше сказанного не буду доискиваться той задней, главной мысли, которой обязана статья Алексея Ивановича своим появлением, потому что Вы уже и сами можете разгадать предложенную мне загадку. Что Алексей Иванович сказал огульно, неосновательно об учителях из воспитанников учит[ельских] семин[арий] в этой статье, то в этом нет никакого сомнения. Об изменении отношения Ал[ексея] Ив[ановича] к Горбунову и к другим Вашим воспитанникам, о которых слышал я тоже похвалы его, мне пока ничего неизвестно. На днях Алексей Иванович должен приехать сюда, я поговорю с ним и Вам напишу. Я хотел теперь, и давно собираюсь, написать Вам о здешней школе муж[ской] и женской и о разных делах, а письмо это и без того длинное, буду писать в другой раз. Вас искренно любящий И. Яковлев. Яковлев, И. Я. Письма / И. Я. Яковлев. – Чебоксары, 1985. – С. 69-73. 1 Печатается по подлиннику (ОР ГБЛ, ф. 424, к. 3. ед. хр. 51) а А. В. Рекеев. б заговорил на нашем языке (чув.). а От слова левит — низший священнослужитель.
|