Произведения

Письма И.Я.Яковлева

8 ноября 1912 г.¹

Ваше превосходительство,

милостивый государь Лев Аристидович!

В исполнение личного указания Вашего высокопревосходительства имею долг почтительнейше представить в нижеследующем сведения о моей службе и о затруднениях, ныне возникающих, в деле ведения Симбирской чувашской учительской школы¹².

Учительская школа, в которой я состою инспектором, развилась из начальной школы, которую я, будучи еще учеником гимназии, открыл 44 года назад на свои личные заработки. Что сделала эта школа для христианского просвещения чуваш и сближения их с русскими и что она представляет теперь по постановке в ней воспитательной и учебной части и с материальной стороны, могут засвидетельствовать многие. Назову из проживающих в С.-Петербурге В. К. Саблера, ныне обер-прокурора святейшего Синода, В. Н. Поливанова, симбирского губернского предводителя дворянства, ныне члена Государственного совета, С. С. Медведкова, протоиерея Симбирского кафедрального собора, ныне члена Государственной думы, и члена Вашего совета Н. А. Бобровникова.

Я происхожу из удельных крестьян Симбирской губернии, чувашенин по рождению, но воспитан в русской семье, прошел русскую школу, служил мерщиком в удельном ведомстве и лишь в возрасте 19 лет поступил, преодолев большие затруднения, в Симбирскую гимназию, а затем окончил курс по историко-филологическому факультету Казанского университета в 1875 году.

Связанный своим рождением с беднейшей и наиболее невежественной частью инородческого населения Казанского края, продолжая числиться крестьянином Буинского уезда до сей поры, я не только все элементы своего духовного развития почерпнул из русского источника, но, более того, всем обязан в своем обучении русской школе, удельному ведомству и великодушной поддержке русских из среды, главным образом, местного дворянства³.

Поэтому на вопрос о моей национальности мне не совсем легко ответить. По крови, по привязанности к моим бедным и беспомощным сородичам, я принадлежу к чувашскому племени, но по духу, по воспитанию, по любви к моему великому отечеству, по всем моим духовным и житейским связям и по моей службе трем государям, я чувствую себя членом великой русской семьи, болел и болею ее горестями, радовался и радуюсь ее радостями. Мое происхождение и мое воспитание определили характер и направление моей деятельности. Я поставил своей жизненной задачей служить делу сближения русского народа с одной из включенных в него историческими судьбами национальностей — чувашами.

Программа моей деятельности и средства, которые я считаю наиболее целесообразными для достижения этой высокой задачи, определилась для меня не сразу.

Первоначально, основывая свою школу, я полагал, что вся задача ее исчерпывается научением возможно большого количества мальчиков-инородцев русскому языку. Я полагал, что, когда тот благородный для меня опыт, который был проделан надо мною, повторится сотни и тысячи раз задача сближения инородцев с русским населением будет благополучно разрешена. Но под влиянием опыта моего личного и школ, основанных в Казанской губернии Н. И. Ильминским, взгляды мои переменились. Последующий многолетний опыт вполне укрепил меня в убеждении, что первоначально я был неправ, что путь для сближения инородцев с русскими должен быть выбран иной и что разрешение вопроса о просвещении инородцев Казанского края зависит от разобщения их с мусульманской культурой и приобщения к благам русской культуры чрез совместную воспитательную работу церкви и школы. Это как будто умаляет значение русского языка, на самом деле способствует его распространению, так как за сближением на почве религиозной всегда следует сближение бытовое и семейное, любовь инородцев к русским и страстное желание изучить русский язык. Опыт вполне подтверждал этот мой взгляд.

В работе в сказанном направлении я видел служение русскому делу, в ней находил свое призвание и за нею думал кончить свои дни, но суждено ли мне до моего конца служить этому делу — не знаю. В последнее время мне предъявлено обвинение в сепаратизме, и я, по-видимому, предназначен к удалению со службы как человек, вредящий русскому делу в Казанском крае.

Разногласия между мною и некоторыми членами Казанского учебного округа, которые я считал лишь временным недоразумением, оказывается, сложились в грозное для моего жизненного дела обвинение. Мне в мои годы приходится думать не о своем собственном коротком будущем, а лишь о том, чтобы дать отчет в содеянном господу богу и рассеять обвинение, могущее повредить как созданным мною учреждениям, так и тому направлению, которое, по моему убеждению, одно только может привести к слиянию восточных инородческих племен с русскими.

Дело инородческого просвещения, основанное на вышеизложенных началах, мирно развивалось до начала 90-х годов прошлого века, завоевывая год за годом для русской культуры тихо и незаметно все новые тысячи инородцев, приобщая их к русской жизни, сливая их в единую массу с русским, им отныне единоверным, народом. Но с прибытием в Казанский округ в качестве помощника попечителя бывшего окружного инспектора Рижского учебного округа С. Ф. Спешкова обнаружилось новое течение. С. Ф. Спешков, не дав себе труда побывать в инородческих местностях, приписал восточным инородцам те тенденции, розыском которых он выдвинулся в Рижском округе. Сузив вопрос о просвещении инородцев до вопроса о введении того или иного метода преподавания русского языка, С. Ф. Спешков игнорировал духовный мир инородцев. Наши инородцы так отстали от окружающего их русского народа, настолько бедны духовно и материально, что ни о каких мечтаниях, существующих у инородцев западной России, с их стороны не может быть и речи, так как будущность восточных инородцев только в мирном слиянии с окружающим их со всех сторон русским населением. В этом и только в этом их счастье и венец мечтаний деятелей из их собственной среды.

Восточные инородцы, — незначительные спутники великого мирового тела русского народа, покорно следует ему в его исторической орбите, его счастье — их счастье, его горе — их горе, его будущее — их будущее.

Так смотрели на дело государственные деятели прошлого и настоящего благополучного царствований, назову К. П. Победоносцева, графа Д. А. Толстого, графа И. Д. Делянова, В. Г. Глазова и В. К. Саблера. Тем не менее С. Ф. Спешков тотчас по своем прибытии в Казанский округ, когда ему в качестве помощника попечителя пришлось в первый раз управлять округом, тотчас же вступил в оппозицию с установившейся уже системой инородческого образования, избрав как предмет своих нападок преимущественно Казанскую учительскую семинарию, Казанскую крещенотатарскую школу и Симбирскую чувашскую учительскую школу.

Теоретическим вопросом, около которого С. Ф. Спешков построил свои возражения, был вопрос о так называемом натуральном методе обучения чужому языку без помощи родного языка. Прямой (натуральный) метод преподавания русского языка делал, по мнению С. Ф. Спешкова, ненужным знание русскими учителями инородческого языка и учителей из инородцев.

В этом вопросе я, как и все педагоги, разошелся с С. Ф. Спешковым, который вскоре после приезда в Казань занялся и розыском политическим. Так, в конце 1893 года или в начале 1894 г., управляя временно округом, г. Спешков сделал запрос местным преосвященным, между прочим, симбирскому преосвященному Варсонофию, относительно моей политической благонадежности. Покойный преосвященный, призвав меня нарочно для выслушания означенного запроса, выразил мне изумление по поводу подобного обращения к нему моего прямого начальника и заметил мне, что запрос этот был адресован не по принадлежности, ибо совсем не дело духовной власти давать справки такого характера.

Этот способ изъявления разногласия по вопросу педагогическому, конечно, не мог укрепить взаимного понимания и взаимного доверия между г. Спешковым и мною (особенно когда я не мог не задать при моем представлении в округе г. Спешкову вопрос о том, чем же было вызвано его недоверие ко мне, выраженное в такой обидной и двусмысленной форме и не получил от г. Спешкова на мой вопрос никакого ответа). Вскоре затем С. Ф. Спешков посетил г. Симбирск в качестве ревизора и явился во вверенную мне школу и, не предупредив меня, начал производить в мое отсутствие собственноручно обыск в сундуках воспитанников, без всяких, конечно, результатов. Эти отдельные мероприятия не могли не показать определенно, что г. Спешков приехал в Казанский округ с вполне предвзятым мнением относительно характера инородческого дела и что в основу его деятельности будет положена система недоверия и подозрения.

Прошло несколько лет, в течение которых С. Ф. Спешков после г. Казани еще служил помощником попечителя С.-Петербургского учебного округа. В 1902 году он был назначен уже попечителем Казанского округа, и одним из ближайших его шагов было упразднение той должности окружного инспектора чувашских школ Казанского учебного округа, которую я занимал. Произошло это так: вся переписка относительно упразднения занимаемой мною должности держалась в самой строгой тайне, и я узнал о том, что должности более не существует в Казанском округе, лично от С. Ф. Спешкова, когда уничтожение ее было уже совершившимся фактом и мнение Государственного совета по этому предмету удостоилось Высочайшего утверждения. С. Ф. Спешков предложил мне тогда занять вновь учрежденную должность инспектора Симбирской чувашской школы, с окладом, равнявшимся лишь двум третям того, который я получал доселе по должности инспектора чувашских школ Казанского учебного округа (2000 руб. вместо 3000 руб. и VI класс должности вместо V класса). Этим уничтожением моей прежней должности был положен конец постройке целого ряда сельских школ и церквей, мною начатой. Средства на эти постройки были очень скромны, собирались по копейкам с местных крестьян (лишь меньшая часть их была ассигнована земствами). Церкви много времени спустя были достроены, но школы остаются не выстроенными и доселе, хотя с тех пор прошло уже почти десять лет.

Упразднение должности, мною занимаемой, было лишь первым шагом на пути к изменению той системы инородческого образования, которую г. Спешков застал в Казанском округе и считал нежелательной, но и дальнейшие меры носили личный характер. В начале 1905 года Спешковым был прислан в Симбирскую чувашскую школу в качестве ревизора окружной инспектор д. с. с. Свешников обошедшийся со мною чрезвычайно грубо и направивший дело ревизии по заранее намеченному плану. Так, собрав совет вверенной мне школы, д. с. с. Свешников задал наставникам школы вопрос о том, какие злоупотребления и нарушения закона с моей стороны совету известны. Несмотря на то, что члены совета не дали и не могли дать в ответ на эти вопросы ревизора никаких желательных ему данных, из материала ревизии собраны были грозные обвинения меня во всевозможных нарушениях закона и долга и даже обвинения в злоупотреблениях денежных. Отчет о ревизии был прямо препровожден в министерство, не будучи сообщен лично мне. Лишь благодаря счастливому стечению обстоятельств выставленные против меня обвинения г. министром народного просвещения были предъявлены мне, и я получил возможность дать на них свои объяснения. Не входя в пересказ и в оценку тяжелых обвинений, имеющихся в делах министерства, замечу только, что г. министр народного просвещения, ознакомившись с материалом ревизии и моим ответом, положил следующую резолюцию: «Вижу, что все это просто кляуза».

Эти факты и другие, их сопровождающие, вызвали со стороны министерства ревизию тайного советника Будиловича, представившего министерству обстоятельный печатный отчет после личного обследования положения инородческого образования на местах, в частности, после личного весьма обстоятельного ознакомления с Симбирской чувашской школой.

Результатом этой ревизии было учреждение в 1905 году Высочайше учрежденного особого совещания о положении инородцев, оставившего след в ряде принятых и утвержденных докладов и в Высочайшем повелении, подтверждающем Правила 1870 года о первоначальном обучении инородцев Восточной России на родном языке. Закон этот имеет силу и поныне.

В следующие годы управления Казанским округом т. с. Деревицкого прежний порядок постановки инородческого просвещения был частью восстановлен. Т. с. Деревицкий неоднократно ревизовал Симбирскую чувашскую школу, высказывал мне свои замечания, но указания его всегда были в высшей степени корректны и деликатны.

В 1909 году на должность помощника попечителя Казанского учебного округа был назначен с. с. Погодин, называвший и называющий себя учеником и последователем С. Ф. Спешкова. Во время управления округом т. с. Деревицкого влияние г. Погодина на ход дела не было ощутительно. Так, он производил ревизию Симбирской чувашской учительской школы осенью 1910 и весной 1911 года, но никаких указаний или замечаний по поводу ревизий не делал. Положение изменилось в течение 1911 года, когда вследствие служебных командировок т. с. Деревицкого управление учебным округом было возложено на Погодина.

В течение истекшего 1911 года, а равно и текущего 1912 года я встречаюсь в своей деятельности с беспрерывным, можно сказать, рядом нападок и затруднений со стороны округа. Наконец, мне было предъявлено обвинение в сепаратистических стремлениях. Для меня является непонятным, в чем могли выразиться эти сепаратистические стремления, так как вся моя деятельность была направлена не на разъединение и отдаление чувашского племени от русского народа, а на его сближение и слияние с русскими, в строгом согласии с законом, и развивалась при надзоре моего начальства и с его одобрения. Обвинение в сепаратизме было мне высказано новым попечителем Казанского учебного округа Н. К. Кульчицким, через немного дней после вступления в управление Казанским округом, очевидно, по докладу Погодина, который высказал мне подобный же упрек. Считаю долгом доложить Вашему высокопревосходительству, что нападки на меня Погодина как управляющего Казанским учебным округом выражались не в принципиальных указаниях и не в критике каких-либо деяний моих, а в мотивах и формах иного порядка. Смею думать, что приведенными ниже фактами я до некоторой степени успею пояснить, на какой нравственной почве могло вновь воскреснуть заглохшее, после отъезда из Казани С. Ф. Спешкова, обвинение меня в политической неблагонадежности.

1) Оппозиция Погодина делу просвещения инородцев в том виде, как оно развивалось по системе Н. И. Ильминского, выражалось не в теоретических возражениях, а исключительно в стремлении задержать нормальный ход дела в подведомственном мне учебном заведении. По полугоду и более Погодин задерживал ответы мне по самым настоятельным вопросам. Так, в течение шести месяцев длилась в 1912 году переписка с Округом по поводу утверждения сметы Симбирской чувашской школы, а через это задерживались самые неотложные уплаты кредиторам школы. С такой ничем не мотивированной задержкой в разрешении неотложных служебных дел я встречаюсь в первый раз за свою почти сорокалетнюю службу. По отношению к некоторым своим кредиторам школа была поставлена вследствие этих задержек в чрезвычайно трудное положение. Она должна была задержать на полгода платежи таким поставщикам, как Симбирское уездное земство, вызывая на себя нарекания, в данном случае весьма неудобные. Распоряжения Учебного округа, подписанные Погодиным, отличались при этом сбивчивостью. Так, из Округа была получена бумага, разрешавшая уплатить Симбирской уездной земской управе одну тысячу сто рублей, следом за тем была получена другая бумага, запрещавшая означенный расход и ни словом не упоминавшая о первой.

2) В декабре 1911 года по сведениям Округа мною было доведено, что предстоит совершенно неотложный ремонт, в том числе ремонт калорифера, отапливающего главное здание школы. Я указывал на то, что ремонт этот безусловно должен быть произведен не позднее ближайшего лета. До осени сего 1912 года я разрешения на этот ремонт не получил, несмотря на мои неоднократные напоминания о неотложности дела, я должен был, чтобы не закрывать двух классов школы, произвести этот ремонт в сентябре месяце сего года, частью на свой счет и частью в кредит.

3) Когда в 1905 году начались печальной памяти крестьянские волнения и произошел ряд погромов помещичьих усадеб, г. симбирский губернатор предложил мне объехать ряд инородческих и русских местностей в Буинском уезде, в которых мой голос мог иметь значение, и обратиться с соответствующим увещанием к крестьянам. С разрешения т. с. Деревицкого я выполнил эту поездку, останавливался во многих селах, убеждал и, смею думать, отчасти повлиял в желательном для людей порядка смысле³⁴. Ответом  на это была озлобленная кампания против меня, поднятая в местной социалистической газете⁴⁵. Целый поток грязи был вылит не только на меня, но заодно и на тех лиц, которых я являюсь лишь слабым учеником и продолжателем: К. П. Победоносцева, графа Д. А. Толстого, даже Н. И. Ильминского. Эта разнузданная клеветническая кампания, рассчитанная на безнаказанность вследствие несовершенства нашего закона о печати, выразилась между прочим в составлении нескольких пасквилей, распространявшихся представителями наших крайних левых партий в отместку мне за эту поездку и за то, что я крестьянин, не покинувший своего сословия, несмотря на звание действительного статского советника и заслуженно или нет, но пользующийся среди инородческого крестьянского населения Симбирской губернии некоторым авторитетом, не примкнул, несмотря на приглашение и угрозы смертью, к левым партиям, а остался верен тем убеждениям относительно порядка и закона, которым служил всю жизнь.

Здесь, конечно, не место повествовать о всех перипетиях этой клеветнической кампании, продолжавшейся как бы по инерции целых пять лет и не вполне умолкнувшей и поныне. Отчасти по моим собственным побуждениям, отчасти по предписаниям т. с. Деревицкого и Погодина, я начал ряд процессов о клевете в печати по 1535 ст. Уголовного уложения, давая клеветникам полную возможность защищаться. Мне пришлось вести около 10-ти отдельных процессов, рассматривавшихся и пересматривавшихся во всех инстанциях наших судебных установлений, вплоть до Сената. Процессы эти занимали внимание даже столичной прессы. Материал этот не безынтересен для истории нашей печати, но повествовать здесь об этом незачем. Скажу коротко, что несмотря на всевозможные уловки и ухищрения клеветников, все начатые мною дела окончились обвинительными приговорами, и редакторы Симбирской революционной газеты⁵⁶ понесли заслуженную кару вплоть до 6-месячного заключения в тюрьме включительно, случай, редко в практике наших судов встречающийся. Каково же было мое удивление, когда я увидел один из вышеупомянутых пасквилей, предварительно напечатанный в местной революционной газете и выпущенный затем отдельным изданием, включенным в «Циркуляр по Казанскому учебному» округу в отдел, где отмечаются образцовые произведения русской словесности, вновь приобретенные в музей при округе. («Циркуляр по Казанскому учебному округу», № 12, приложение 1911 г.) Мои ученики сообщают мне, что означенный пасквиль распространяется также в Буинском уезде местным инспектором народных училищ Касаткиным.

Таким образом, Погодин, с одной стороны, официально поддерживает и распространяет клевету, порожденную революционной газеткой, а с другой, предлагает мне бороться с ней судебным порядком.

Не могу сказать, что меня задевало подобное издевательство над моим добрым именем со стороны с. с. Погодина: революционные гады слишком приучили меня презирать клевету и подлые пасквили, но не могу не выразить своего изумления тому, что за распространение подобной литературы берется лицо, состоящее во главе учебного округа.

4) Симбирская учительская школа по своему положению должна быть приравнена к учительской семинарии. Учебный округ сам возбуждает вопрос о ее преобразовании в учительскую семинарию.

Моим всегдашним стремлением было обеспечить ее хорошим преподаванием русского языка. Состав преподавателей менялся, но мне почти всегда удавалось приглашать в школу лиц с отличной подготовкой и любовью к делу. Смею доложить, что для чувашской учительской школы особенно важно иметь преподавателем русского языка и словесности лицо, прошедшее высшую школу, авторитетное и привязанное к делу. В текущем учебном году мною были представлены одно за другим два лица на утверждение учебного округа в должностях преподавателей русского языка и словесности в Симбирской чувашской школе. Оба лица окончили Казанскую духовную академию со степенями магистрантов и оба удостоились самой теплой рекомендации со стороны преосвященного ректора Казанской духовной академии; но на мое представление округ не соблаговолил даже ответить.

Оба лица без всякой мотивировки были Погодиным отвергнуты, а в школу был прислан из округа преподаватель, окончивший учительский институт, г. Андронов, в прямое нарушение права, дарованного мне, как начальнику школы, законом — представлять самому кандидатов на учительские должности и в прямое нарушение требования закона, чтобы учитель знал местный язык. (Статья 9 Положения о школе.) Далее Погодиным предложено дать г. Андронову в местной женской гимназии значительное число уроков (12), тогда как по Положению о школе преподаватели ее являются и ее воспитателями и подобное совмещение не может не отразиться на их воспитательных обязанностях. Затем Погодиным предложено дополнить штатное вознаграждение г. Андронова еще уроками на женских педагогических при школе курсах до 400 руб. Остается для меня непонятной такая усиленная забота Погодина о г. Андронове, который до назначения в школу, в качестве преподавателя русской словесности, состоял преподавателем арифметики в Козьмодемьянской городском училище.

5) Не могу не отметить далее делаемого мне упрека, что я, вопреки будто бы закону, не предоставляю в Симбирской школе половины мест русским ученикам. Подобный упрек ни на чем не основан.

В высочайше 6 февраля 1890 г. утвержденном Положении о Симбирской чувашской учительской школе относительно приема русских сказано (ст. 5): «Для практики в русской речи и для сближения инородцев с русскими в школу могут быть принимаемы... русские мальчики в числе, определяемом педагогическим советом школы».

Таким образом, прием значительного числа русских до 25% общего числа учащихся является отчасти нарушением Положения в пользу русских, а г. Погодин создает из этого обвинение в игнорировании школой русского элемента.

Решаюсь почтительнейше доложить Вашему высокопревосходительству, что приемами, употребляемыми г. Спешковым и Погодиным, можно обвинить кого угодно в чем угодно.

Прошу принять уверение в искреннем уважении и преданности.

И. Яковлев.

С.-Петербург, 8 ноября 1912 г.

Яковлев, И. Я. Из переписки / И. Я. Яковлев. – Чебоксары, 1989. – Ч. 1. –  С. 163-226.

¹ Я. Яковлева. Имеются пометы рукой И. Я. Яковлева: «Копия»; рукой неустановленного лица карандашом: «1912». Имеется черновик, напечатанный на машинке, без авторской подписи и помет (ЦГА ЧАССР, ф. 515, оп. 1, ед. хр. 52).

В 1905 г. И. Я. Яковлев представил подобное же письмо министру народного просвещения.

² Обращение И. Я. Яковлева к министру народного просвещения было вызвано следующими обстоятельствами. В феврале 1912 г. должность попечителя Казанского учебного округа занял Н. К. Кульчицкий, добивавшийся исключения родного языка из начальных школ национальных меньшинств. Он попытался приостановить строительство сельскохозяйственной фермы Симбирской чувашской школы, запретил И. Я. Яковлеву издавать книги без санкции учебного округа и т. д.

Кроме того, осенью 1912 г. необходимо было решить вопрос о продлении срока службы И. Я. Яковлева. Учебный округ вынужден был продлить срок службы инспектора Симбирской чувашской учительской школы (И. Я. Яковлева) по крайней мере еще на один год.

³ Из среды местного дворянства И. Я. Яковлева поддерживали А. И. Глазов, С. Д. Раевский, В. Н. Назарьев и некоторые другие.

Большинство дворянства Симбирской губернии враждебно относилось к нему. Об этом он рассказал в своих «Воспоминаниях» (изд. 2-е. Чебоксары, 1983, с. 120).

Дворянство Буинского уезда, поддерживаемое учебным округом, открыто обвиняло И. Я. Яковлева в «сепаратизме», писало доносы на него в Министерство народного просвещения.

⁴ И. Я. Яковлев, глубоко сочувствуя крестьянам, тем не менее был против революционных выступлений, желал улучшения их экономического положения путем реформ.

⁵ Симбирские газеты («Симбирские вести», «Вести») не были социалистическими, но в ни печатались статьи против И. Я. Яковлева, написанные социал-революционерами. В 1907 г. «Симбирские вести» (№ 336, 352, 354) опубликовали статью члена эсервоской партии Д. П. Петрова «Современная бурса», в которой Симбирская чувашская школа показана как чуждое интересам народа учебное заведение, а ее основатель – как русификатор чувашей.

В марте 1907 г. в Симбирскую чувашскую школу поступило письмо от летучей боевой дружины партии социал-революционеров, в которой объявлена смертная казнь И. Я. Яковлеву и еще троим учителям школы. Далее подчеркивается, что это приговор может быть отменен, если исключенные из школы учащиеся будут восстановлены. Очевидно, речь шла об исключенных 7 марта 1907 г. по распоряжению учебного округа учащихся 1 класса.

Газета «Новое время» (1907, 9 (22) декабря), журнал «Церковно-общественная жизнь» (1907, № 27, с. 824-828) и другие писали о судебном процессе против клеветников в печати на И. Я. Яковлева, о привлечении их к уголовной ответственности.

⁶ Под Симбирской революционной газетой Яковлев здесь и далее подразумевает указанные газеты (прим. 4), выражавшие интересы либерально-монархической буржуазии. В них социалистами-революционерами (эсерами) печатались враждебные ему статьи. Их же Яковлев называет «революционными гадами».

назад