Произведения


Письма И.Я.Яковлева

12 (25) ноября 1919 г. 1


Многоуважаемый Владимир Ильич!


Позвольте принести Вам мою, самую сердечную, благодарность за то великодушное участие, какое Вы приняли в вопросе о принудительном выселении меня из квартиры, много лет мною занимавшейся по праву, выговоренному мною при продаже дома духовному ведомству, передавшему его затем, с таким же условием, Министерству народного просвещения. Вам я обязан тем, что меня, кажется, оставят, наконец, в покое2. Быть может, мне теперь дадут даже и умереть спокойно в том самом углу, где в течение почти пятидесяти лет я пережил столько горя и радостей, связанных как с личной моей жизнью, так и с моей общественно-педагогической деятельностью на благо русского и чувашского народов.

Но как на меня, на мою прошлую работу смотрят в городе Симбирске, указывает то, что, оставив за мною квартиру, у меня официально взяли подписку в том, что я буду впредь платить за нее, а главное, что я не стану вмешиваться в дела бывшей Симбирской чувашской учительской семинарии. Пришлось, уступая необходимости, дать эту унизительную для меня подписку, для того чтобы не быть выброшенному с женой (около сорока лет трудившейся по женскому отделению бывшей Симбирской чувашской учительской школы) на улицу.

Месяц тому назад, после взятия с меня подобной подписки, я не смел бы писать даже и Вам, так как это было бы сочтено за грубое нарушение данного мною, под насилием, обязательства.

Теперь, когда и семинария уже не существует, я считаю себя свободным от подписки и пишу Вам безбоязненно, откровенно.

А мое вмешательство в дела бывшей семинарии заключалось в том, что, видя, как и там дело идет ненадлежащим путем, я на обращения ко мне за советами отдельных лиц в интересах дела давал эти советы, будучи в то же время лишен какой-либо власти, какой-либо возможности влиять на ход семинарской жизни.

Разве тут, во всем этом, в сущности мелком, эпизоде, не прискорбное недоразумение, чтобы не сказать резче?! Не столько, однако, огорчает меня сейчас то, что лучшие годы моей жизни, чуть ли не всю жизнь, отдав беззаветно и честно родине, я остался на старости без всяких средств существования, без содержания и даже без пенсии3, которую получают самые заурядные чиновники старого режима, а то, что в систематической травле меня, особенно усилившейся за последний год, равно как и в печальной истории с выбрасыванием меня из насиженного места, принимали участие воспитанники созданной мною же Симбирской чувашской учительской школы (переименованной в семинарию), подстрекаемые двумя священниками из чуваш, тоже воспитанниками школы, — все лица, так или иначе мне обязанные своим образованием.

Больно мне и то, что в эпоху государственного переворота, совершившегося в России, я, старый, убежденный демократ, имеющий за собою значительный педагогический опыт в деле просвещения инородцев, оказался удаленным от дела как раз тогда, когда сбылись мои заветные давнишние мечты об отстранении от живого дела просвещения народа той самой педагогической бюрократии, от которой я за время пятидесятилетней моей деятельности вынес столько гонений, отчасти потому, что являлся одним из главных последователей и сотрудников великого просветителя инородцев Н. И. Ильминского, а отчасти в силу того, что шел всегда такими путями, которые не укладывались в рамки циркуляров, инструкций и т. п. бюрократических шаблонов, упрощавших работу покойных канцелярий, но губивших дело народного просвещения.

Однако я остаюсь и сейчас, одною ногой стоя в могиле, верен себе, основным принципам моей жизнедеятельности, почему не смешиваю кучку ничтожных личностей, отстранивших меня от любимого дела, с остальной массой сельского чувашского населения, ради которой более пятидесяти лет тому назад, будучи еще гимназистом, начал я нелегкое, ответственное дело религиозно-нравственного просвещения моих темных, в те дни всеми презиравшихся сородичей.

И вот мне давно хочется утруждать Вас нижеизложенною покорнейшей просьбою — именно в связи с гибелью того великого дела просвещения чуваш, до разгрома, гибели которого суждено мне было, к несчастию моему, дожить4.

Не осудите же меня, если на время я отвлеку Вас от вопросов общегосударственной важности судьбою маленького, всего одномиллионного народа, до которого, по-видимому, в настоящее время нет никому дела5. Не взыщите также со старика, если он не окажется в состоянии быть кратким и в настоящем письме своем лишний раз оглянется на прошлое, и свое, и родных ему чуваш.

Смею думать, многоуважаемый Владимир Ильич, что Вам, как знакомому хорошо со всей прошлого моей деятельностью по созданию хотя бы одной Симбирской чувашской учительской школы, как сочувствовавшему этой деятельности и во имя ее и сейчас оказывающему мне поддержку, известны и история этой школы, и то, что за свыше пятидесятилетнее ее существование пришлось ей, бедной, вынести.

Поэтому я не буду утруждать Вас излишними подробностями.

Напомню только, что школа в ее первоначальном виде, т. е. как частное предприятие только что начинающего жизнь юноши-гимназиста, а потом студента, возникла тогда, когда неудачный опыт с черемисами и вотяками, допущенными к поступлению в Вятскую духовную семинарию, вызвал и в правительственных сферах, и в обществе убеждение в том, что будто бы приволжские инородцы вообще не могут воспринять образования наравне с русскими, подняться до общерусской культуры и т. п6.

Мне, вышедшему из среды чувашского народа, жившему бок о бок с упоминаемыми черемисами и вотяками, но уже шедшему наряду с русским юношеством, не отставая от него в гимназии и университете, искренне хотелось видеть и других, родственных мне, молодых чуваш приобщенными к русско-христианской культуре и тем рассеять предубеждение против инородцев, бросавшее тень и на родное мне племя.

С божьей помощью удалось мне на мое скромное начинание — первоначальную чувашскую школу, существовавшую в первое время ее возникновения в Симбирске почти исключительно на мои личные скудные средства и только отчасти на пожертвования добрых людей, обратить внимание влиятельных лиц Министерства народного просвещения и земства.

Чувашский народ оправдал надежды, мною на него возлагавшиеся.

Я знал хорошо, по опыту, дикость его нравов, отсталость его во всем по сравнению с русским народом, пребывание части его в язычестве, другой — тяготевшей к фанатическому магометанству, а третьей — насильственно два века тому назад обращенной в христианство и потому косневшей в полуязыческом, полуправославном состоянии. Но мне были также известны и хорошие, положительные стороны чувашского населения, неизвестные врагам его просвещения.

Вот почему в основу жизни и деятельности основанной мною Симбирской чувашской учительской школы убежденно была положена программа, мною не только строго, долго продуманная, прочувствованная, но, так сказать, и выстраданная.

Названная школа, по мнению моему, должна была стать центром, из которого, как лучи от солнца, расходились бы по всем сельским местностям, где живут чуваши, благодеяния русско-христианской культуры7.

Я хорошо сознавал в то же время, что маленький, мало кому ведомый, чувашский народец, окруженный притом язычниками и магометанами, погибнет окончательно, если не сольется с Матерью-Россией. Поэтому-то одной из задач создававшейся мною школы было всячески содействовать сближению между народами русским и чувашским на почве школьной программы, жизни, быта.

Для этого должны были служить следующие меры: 1) приобщение чуваш к христианской культуре, признаваемой русско-народными массами; 2) создание чувашских литературного языка и письменности, до того времени не существовавших8, притом с алфавитом, имеющим общее с алфавитом русским; 3) ознакомление русского народа с жизнью и бытом чуваш, равно как и ознакомление чувашского народа с историческим прошлым, настоящим общей Матери-России.

Выйдя из гущи чувашского населения и восприняв в учебных заведениях русско-православную культуру, я был глубоко убежден (да и теперь, на старости, остаюсь при том же, первоначальном моем, убеждении) в том, что только народно-трудовая школа, проникнутая [...] духом русского народа, может вывести родной мне чувашский народ из того духовно-нравственного тупика, в который он безнадежно был загнан ходом истории и особенностями бытовой своей обстановки.

Ввиду этого я решил, создав литературный чувашский язык, прежде всего заняться переводом на него [...] русских произведений общеобразовательного, нравственно-назидательного, исторического, доступного пониманию простого народа, характера.

В основу всей жизнедеятельности задуманной мной школы я убежденно решил заложить труд физический и умственный, обратив это заведение, главным образом, в демократически-трудовое.

Для того, чтобы Симбирская чувашская учительская школа приносила в захолустьях Приволжского края желанную, надлежащую пользу, я решил выпускать из нее учителей и учительниц чувашского происхождения, которые, возвращаясь в родные села и деревни из школы по окончании в ней курса, вносили бы туда начала русско-христианского просвещения и культуры, воспринятые ими в воспитавшем их заведении.

Понятно поэтому, что вся жизнь в школе воспитанников обоего пола была мною основана на труде и, по возможности, в отношении быта приближена к той чувашско-деревенской, простой, трудовой среде, куда это юношество должно было возвратиться уже на положении воспитателей, просветителей своих одноплеменников — чуваш.

Исходя из только что переименованных основных принципов, я, по создании чувашского языка и письменности, главное внимание мое обратил на переводы на чувашский язык и на создание под Симбирском особой чувашской сельскохозяйственной фермы, в которой воспитанники школы под руководством ее педагогическо-воспитательного персонала не только бы трудились сами, но и усваивали бы себе приемы улучшенного, более культурного, хозяйства, с тем, чтобы знания эти также разнести, передать, укрепить в родных им селах и деревнях.

С той же целью в самой Симбирской чувашской учительской школе был устроен мной ряд прекрасно, даже богато оборудованных ремесленных мастерских, где работали на тех же трудовых основах, с теми же целями, обучавшиеся в школе, отчасти работами своими, равно как и сельскохозяйственной фермой, обслуживавшие школу.

С целью же облегчить чувашскому юношеству, поступавшему в школу, изучение и усвоение на практике русского языка, которого оно не знало, в школу принималось и русское юношество, преимущественно из сел и деревень со смешанным чувашско-русским населением, т. е. знавшее и русский и чувашский языки.

Само собой разумеется, что совместная жизнь в школе русских и чуваш служила укреплению той связи между двумя народностями, родными по языку, быту и культуре, которая была намечена в качестве одной из основных задач заведения.

По моей программе чуваши должны были усвоить себе русско-христианскую культуру не сразу, не путем насильственных мер врываясь в русский народ, а в известной, планомерной, строго обдуманной и проведенной постепенности, так как для молодых народностей крутые меры, необдуманная, крутая ломка обыкновенно бывают гибельными.

Вот, в общих чертах, бледная, конечно, картина того, что делалось в течение 50 лет в школе под личным моим руководством, при личном моем участии, вызывая огромные усилия на собирание средств для покупки земли под школу и ферму, на возведение построек, на устройство, оборудование мастерских и проч[ее].

Справиться с такой сложной, совершенно новой в Поволжье, исключительной, оригинальной программой мне одному, даже при самых благоприятных условиях, было бы, само собой разумеется, не под силу. Нужны были деятельные, энергичные помощники, притом шедшие в одном со мной направлении, к одной и той же высокой цели, лично преданные и мне, и тому делу, к которому я их привлекал.

Мне, однако, и тут повезло во всех отношениях. В течение нескольких первых лет деятельности школы выделилось немало воспитанников, оказавшихся способными и в качестве педагогов-воспитателей, и по части создания особого чувашского литературного языка, и по отношению к переводам, изданиям книг, брошюр на этом языке, наконец, в деле широкого их распространения, популяризации среди сельского чувашского населения.

С другой стороны, не все же служившие в Министерстве народного просвещения чиновники были врагами системы Ильминского, а, значит, и тормозившими дело просвещения мною чуваш. Благодарно оглядываясь, как деятель и педагог на ниве образования и воспитания инородцев, я не могу не помянуть, кроме незабвенного моего учителя и вдохновителя Н. И. Ильминского, такие светлые личности, как попечитель Казанского учебного округа П. Д. Шестаков, директор Казанских народных училищ И. А. Износков и Ваш покойный батюшка Илья Николаевич, который, будучи назначен в Симбирск на должность директора народных училищ Симбирской губернии, застав уже Симбирскую чувашскую школу в ее зачаточном, так сказать, состоянии, убежденно, вдумчиво, горячо оказывал ей всяческое содействие по пути ее развития и процветания.

Одним словом, я был счастлив, видя, что скромное начинание мое вызывает не только одну вражду и противодействие, но и поддержку со стороны лиц, близко стоявших к вопросам, связанным с просвещением инородцев, близко изучавших мои труды, имевших возможность ознакомиться с их результатами.

Так было и до последних лет существования вверенной мне школы, т. е. всегда и в высших правительственных сферах, и в обществе, и в земских учреждениях, и среди педагогов чувашского и русского происхождения находил я неизменно сторонников системы Н. И. Ильминского и моих единомышленников, бескорыстных участников в моих трудах, разделявших мои личные взгляды и вожделения на те особенности, которыми должны были сопровождаться образование и воспитание родного мне чувашского населения.

Не так давно Симбирская чувашская учительская школа имела возможность радостно, не без гордости, оглянуться назад, на пройденный ею тернистый путь, дав себе отчет в том, что ею сделано для чувашского (а значит и для русского) народа, так как исполнилось 50 лет ее существования. Но обстоятельства нашего смутного времени не позволили, к сожалению, устроить особое юбилейное торжество, на которое откликнулся бы весь чувашский народ9.

Да и нужны ли, впрочем, такие юбилеи в деле, результаты которого и без того говорят сами за себя?!

За полвека своего существования школа дала русскому и чувашскому народам тысячи учителей и учительниц (в последние годы число воспитывавшихся в ней доходило до 350 человек обоего пола). Школа сделалась центром создания чувашской письменности, переводов, изданий на чувашском языке, распространения их в десятках тысяч экземпляров по сельскому населению. Масса сельских школ [...] с библиотеками, в глухих иногда селениях с преобладающим чувашским населением, только и могла открыться при поддержке, оказываемой мною из Симбирска, как инспектором чувашских школ Казанского учебного округа, как стоявшим во главе Симбирской чувашской учительской школы, выпускавшей ежегодно, неутомимо, в толщу населения все новых и новых учителей и учительниц — воспитанников и воспитанниц школы.

Оглядываясь лишний раз назад, школа ко дню своего юбилея видела бы тысячи бывших своих учеников на поприщах гражданской, духовной, военной службы, в качестве общественных деятелей, даже и таких, которые по выходе из школы, окончив с успехом разные высшие учебные заведения, отметили свой трудовой путь выдающимися произведениями на поприщах науки, искусств, ремесел, сельского хозяйства и т. п.

Да и в данное время, сколько чуваш, бывших воспитанников школы, служит в советских учреждениях, нередко занимая видные посты, а также отличаются на полях сражений!

Недаром уже при существовании Советской власти одним русским деятелем, чуждым и Симбирску, и делу просвещения чувашского народа, хотя и живущим в Симбирске, хорошо знакомым с этим делом по документам архива школы, в официальном порядке возбужден вопрос о создании при Симбирской чувашской учительской семинарии, образованной из школы, особого музея с архивом и библиотекой10, с целью наглядно изобразить поступательный рост этого заведения, результаты, последним достигнутые в течение пятидесяти лет, а также сохранить для потомства портреты, труды тех выдающихся личностей, и чуваш, и русских, которые прошли через школу или оказали ей какое-либо содействие в деле ее преуспеяния и процветания, выделив в музее особый отдел, связанный с эпохой, наставшею в России после падения монархии. [...]

Мне отчасти везло и в том отношении, что вопреки прискорбному, существовавшему в былой бюрократической России порядку — повышать по службе более или менее энергичных, выдающихся деятелей, отрывая их, таким образом, навсегда от создававшихся ими учреждений, меня оставляли в покое в течение 50 лет на одном и том же месте в Симбирске. Это происходило, главным образом, потому, что сам я никогда не гонялся за чинами, окладами, повышениями, отличиями, а оставался всегда верен лишь делу образования родного мне народа — делу, в котором сознавал себя и способным, и полезным, а отчасти и незаменимым. На неоднократные, официальные и частные, предложения, исходившие от высших сфер и отдельных влиятельных лиц, — принять ту или иную видную должность вне Симбирска — при необходимости расстаться с моим детищем, школой, я неизменно отвечал мотивированными отказами и благодарностями за внимание, прося оставить меня при деле, ставшем целью и главной задачей моей жизни.

Зато могу сказать с чистой совестью по отношению к Родине и родному мне народу, что, дожив до 72 лет, лучшую часть жизни отдав делу народного просвещения, выброшенный сейчас без всяких средств существования и даже без пенсии со службы. Оторванный от любимого мне дела, бывшего для меня много лет и утешением, и гордостью, я остался до конца верен моим заветным идеалам юности. Много ли найдется в России таких счастливцев, которые, положа руку на сердце, повторили бы за мной то же самое?

Простите, многоуважаемый Владимир Ильич, если в этом письме к Вам я так много говорю о себе, о моих трудах, заслугах и т. п.! Не могу, не в силах удержаться от погружения в дорогое мне прошлое дела чувашского просвещения, ставшего, по воле провидения, и моим личным прошлым, от которого не в силах оторвать себя, особенно когда вспоминаю о том, что пишу Вам, единственному деятелю, сейчас стоящему у власти, протягивающему мне руку помощи, забыв мои, вольные и невольные, ошибки и прегрешения, видевшему во мне прежде всего старого, убежденного демократа, друга народа, из народа же вышедшего.

Да и пишу я Вам в данную минуту опять-таки не с эгоистической целью — напомнить о моих заслугах, разжалобить, вымолить какую-либо подачку у Советской власти — ввиду моей старости, дряхлости, старческих недугов и нужды. Нет! С такими задними мыслями я никогда и ранее не обращался к «сильным мира сего». Мог ли бы я изменить себе в этом отношении, стоя у могилы?!

Если я пишу Вам, неудержимо, доверительно, то потому лишь, что хочу обратить Ваше просвещенное, доброе внимание на то, что не могу же я, после всего сказанного выше о прошлом Симбирской чувашской школы, примириться с фактом полного уничтожения трудов моих и связанных с ними упований! А ведь это случилось: жив еще пока я, но на глазах моих, еще не закрытых смертью, умерло, после недолгой агонии, мое, дорогое сердцу моему, детище — Симбирская чувашская учительская школа.

Хорошо, конечно, понимаю, что в эпохи, подобные той, какую мы теперь переживаем, гибнут, совершенно уничтожаются и более высокие культурные ценности, чем какая-то жалкая, провинциальная, инородческая школа, существовавшая пятьдесят лет на благо какого-то одномиллионного темного и до сих пор полудикого чувашского народа, разбросанного притом среди других, более культурных, более могущественных народностей Поволжья.

Но могу ли я оставаться спокойным, бесчувственным зрителем того, как безумно, преступно уничтожено великое дело, которому именно теперь, во время народовластия, следовало бы только цвести и развиваться далее по испытанной в течение пятидесяти лет программе на благо и радость народов — русского и чувашского!

Началось с того, что после переворота анархия с улицы ворвалась нагло, кощунственно в Симбирскую чувашскую учительскую школу и произвела там разгром ее заветных, испытанных основоположений, в том числе и трудового начала, мастерских, фермы и т. п.

Но школа недаром же таила в себе такие идеалы, что всего, составлявшего демократическую ее душу, уничтожить, исказить, опозорить не удалось. После всевозможных опытов кучки недоучек и безумцев, принадлежавших опять-таки к составу воспитанников школы, удалось усилиями немногих, более благоразумных, надежных элементов преобразовать дорогое мне заведение в Симбирскую чувашскую учительскую семинарию, бесплодно просуществовавшую всего лишь около года.

Мне невыразимо больно было видеть уничтожение школы вместо развития ее деятельности при нынешних обстоятельствах, на основе лозунгов, провозглашенных Советской властью. Совместное, например, обучение юношества обоего пола, допускавшееся в семинарии, я считал и считаю мерой во всех отношениях непригодною, по поводу чего остался при особом мнении11.

Но, не видя иного исхода, я не только приветствовал переход школы в семинарию, а даже принял посильное участие в выработке программы семинарии, так как последняя все же являлась как бы продолжением школы, служила делу просвещения чувашского народа.

Впрочем, семинария, в хаотическом состоянии просуществовав недолго, в настоящее время тоже уничтожена. На место нее в зданиях бывшей Симбирской чувашской учительской школы предположено поместить Симбирский институт народного образования, в котором точно из милости, точно в насмешку над прошлым, решено учредить какой-то чувашский подотдел (или нечто в этом роде), не могущий, конечно, иметь никакого значения и заранее обреченный, по мнению моему, по моему опыту, на прозябание и гибель, что на меня лично производит впечатление как бы предвзятого нежелания давать ход представителям чувашского народа.

Для того, чтобы убедиться в этом, достаточно ознакомиться с программою института, куда, к слову сказать, из прежних преподавателей школы (семинарии) прошли немногие.

Мало того, новые деятели, создающие институт, даже печатно спешат откреститься не только от бывшей Симбирской чувашской школы, но и от преобразованной из нее семинарии.

Свидетельством этому может служить хотя бы статья в № 136-м симбрской газеты «Заря» за минувший октябрь, подписанная одним из членов комиссии, работающей над осуществлением декрета народного комиссариата о сформировании подобных институтов, Никольским, — статья официозного характера, начинающаяся с заявления о том, что учреждаемый в Симбирске институт не имеет ничего общего с каким-либо, ранее существовавшим, чувашским учебным заведением.

Это пишет официально человек, которому недавно подчинялась Симбирская чувашская учительская семинария, хорошо знакомый с прошлым Симбирской чувашской учительской школы, отлично знающий, какое богатое наследство от школы (семинарии) получил Народный институт в виде городского участка земли с садом, капитальных, каменных строений, сельскохозяйственной фермы под Симбирском, инвентаря по ферме и семинарии (школе) и т. п.!

Все это с неимоверными долгими трудами и огромными затратами было создано мною и моими почтенными сотрудниками по школе. Но о том в заметке, конечно, не упомянуто.

Подобное неблагодарное отношение к прошлому ясно указывает мне на то, что на чувашском деле просвещения, как на чем-то особом, важном, самостоятельном, поставлен в Симбирске крест, что для представителей чувашского народа будет предоставлен в институте лишь известный процент — в общем составе поступающих воспитанников, если чувашам и удастся еще попасть в институт, ввиду вступительных программ последнего, рассчитанных на юношество со средним образованием и вообще с основательной предварительной подготовкою (чего нельзя ожидать от современного чувашского юношества). К тому же если бы кто из таких чуваш и попал в институт, то это был бы почти исключительно житель Симбирска, могущий существовать на городском положении, а не бедняк, обитатель захолустного, уездного угла.

Правда, в опубликованном учебном плане института оговорено, что бывшие воспитанники бывшей Симбирской чувашской учительской семинарии имеют преимущественное право на прием в интернат, организуемый при заведении для воспитанников из провинции. Но для этого они должны удовлетворять все же известным условиям по части предварительной научной их подготовки, что, повторяю, едва ли явится возможным для большинства чувашской сельской молодежи.

Трудовой [...] элемент совершенно исключен из программы института, являющегося как бы высшим учебным заведением, притом общего, шаблонного типа, не рассчитанного на состав населения Приволжского края.

Неудивительно, что в связи с такой реформой и сельскохозяйственная ферма, существовавшая при покойной Симбирской чувашской учительской школе (семинарии), теряет свое значение и, несомненно, сегодня-завтра будет разгромлена или изуродована. Мастерские же, бывшие при школе, уничтожены давно, после переворота.

Одним словом, дело чувашского просвещения уничтожено, как нечто ненужное, бесполезное, а, пожалуй, и вредное для Родины и народа!..12

Могу ли я к такому явлению относиться равнодушно, зная по личным сношениям с чувашскою деревнею, что в сельском чувашском населении, доступ которому в институт будет загражден программами и непосильной конкуренцией с русскими, более развитыми и подготовленными, живет по-прежнему, если не с большей силою, горячая жажда образования, притом по той именно программе, которую выработала во главе со мною, под руководством Н. И. Ильминского, путем долгого, мучительного подчас опыта, бывшая Симбирская чувашская учительская школа, а также ясно видя, что начатое мною дело остановлено на половине его пути, предвидя от этого в ближайшем будущем немало дурных последствии для всего сельского чувашского населения, т. е. для тех, за кого всю жизнь я боролся, о ком всегда печаловался!

Еще раз скажу, что чувашский народ, как и другие такие же народности Поволжья, в массе его, не дорос до высшего учебного заведения, каковым является Симбирский институт народного образования, что инородцы эти нуждаются в особых, народно-трудовых, среднеучебных заведениях, какими были и Симбирская чувашская учительская школа, а отчасти образовавшаяся из нее Симбирская учительская семинария.

Оставить в подобном положении вопрос об образовании чуваш, значит взять грех на душу и обречь миллионный чувашский народ на прозябание в невежестве, с несомненным отходом от русско-христианской культуры к магометанству [...].

В то же время это было бы равносильным уничтожению всего того, что за полувековое существование Симбирской чувашской учительской школы было сделано ею для народного просвещения.

Между тем могу удостоверить, что толчок, данный школой духовно-нравственному существованию чувашского народа, дает себя чувствовать и сейчас.

На днях еще вышла, например, в свет грамматика чувашского языка, изданная в Симбирске бывшим воспитанником Симбирской чувашской учительской школы Т. М. Матвеевым, получившим университетское образование. Как видно из предисловия к этому интересному, полезному изданию и из самого текста грамматики, последняя вся основана на том именно алфавите, который был выработан мной и моими сотрудниками по школе, который признан единственно пригодным на практике.

Алфавитом этим пользуются и все ныне существующие чувашские газеты. Из сел Приволжья ко мне постоянно обращаются с требованиями о высылке чувашскому населению тех изданий, которые были созданы при школе на чувашском языке.

Значит, чувашское дело, мною начатое, не умерло, а живет. А следовательно, и труды мои в прошлом, смею думать, были не напрасны.

Тем печальнее мне видеть, что дело это в официальных сферах как бы осуждено на прозябание, что оно при таких условиях не может двинуться вперед.

Многоуважаемый Владимир Ильич! К кому же, как не к Вам, так много сделавшему для меня, не только ввиду личных заслуг моих, сколько во имя того чувашского — народного дела, которому я служил и готов еще служить по мере моих слабеющих сил, обратиться мне в столь трудную, тяжелую для меня минуту жизни с раздирающим душу стоном: «Не дайте погибнуть в духовной тьме родному мне чувашскому народу! Не дайте умереть идее об особом среднем учебном для него заведении, которое готовило бы по-прежнему учителей и учительниц для сельского населения, на благо его и радость!»

Пусть этим заведением была бы хоть недавно закрытая Симбирская чувашская учительская семинария того типа, каким она существовала, т. е. то, чему я не могу вполне сочувствовать... Все же это было учебное заведение, ведавшее специально духовно-нравственные потребности, интересы чуваш, как самостоятельного народа, доказавшего за время пятидесяти лет свою способность к восприятию общехристианской, общерусской культуры.

Правда, это было бы еще одним лишним заведением народно-трудового типа.

Но разве можно сказать что-либо против того, что чем более будет на Руси подобных заведений, тем более явится блага для народностей, населяющих нашу родину.

Не подумайте, что голос мой — голос человека, чувствующего себя одиноким, досадующего на то, что к его, быть может, устаревшим, отсталым идеалам не прислушиваются, его дела не продолжают, как это было бы ему желательно. Нет! Ту же скорбь, то же недоумение, ту же тревогу за будущность испытываю ввиду совершающегося по отношению к образованию чуваш не один я, но и все те, кто вместе со мной работает на счастье чувашского народа, кто знает этот народ близко и видит его истинные, насущные нужды и потребности.

Не уничтожать нужно в наше время такие полезные народно-трудовые заведения, каким была Симбирская чувашская учительская школа, а всячески поддерживать их, давая им расти и развиваться в связи с жизнью и развитием русского народа, частицу которого составляет народ чувашский.

Если этого не делать, то где же будет провозглашенный Советской властью принцип самоопределения отдельных национальностей, хотя самых незначительных?13

Прочтя мое, поневоле длинное, быть может, лишенное последовательности, горячее письмо, Вы можете просить меня, чтобы я в немногих словах изложил то, чего же я, в сущности, желаю? Готов это сделать.

За 50 лет существования Симбирской чувашской учительской школы чувашский народ, вдохновлявшийся светом просвещения, из этой школы неустанно исходившим, настолько шагнул вперед, что, несмотря на все еще продолжающуюся его темноту, остановить его в этом поступательном движении уже невозможно.

Движение может, однако, принять уродливые, нежелательные для самих чуваш и Матери их России формы, если оторвать от тех основ, которым оно обязано своим существованием, если не регулировать его, принимая во внимание национально-бытовые особенности чувашского населения.

Но это мыслимо лишь тогда, когда будет существовать особое для чуваш среднее учебное заведение, которое давало бы и общий тон делу чувашско-народного образования и выпускало бы соответствующих учителей и учительниц для сельских школ в местности с преобладающим чувашским населением, а вместе с тем продолжало бы заниматься литературно-издательской, на чувашском языке, деятельностью.

Вот именно о возможно скорейшем открытии в Симбирске такого учебного заведения, на тех же национальных народно-трудовых началах, на которых существовала покойная Симбирская чувашская учительская школа, я и решаюсь просить Вас, как одного из высших представителей Советской власти.

Необходимо создать в Симбирске особый учительский институт для чуваш, устроив его в здании бывшей Симбирской чувашской учительской школы (семинарии), или учредить четырехгодичные чувашские педагогические курсы, с тем, чтобы желающие поступить в подобное заведение чуваши и русские (из сел и деревень со смешанным русско-чувашским населением) предварительную подготовку получили бы в сельских чувашских школах первой ступени, с курсом, продолжающимся шесть лет.

Также необходимо вернуть в это будущее среднеучебное чувашское заведение сельскохозяйственную под гор[одом] Симбирском ферму, которой грозит уничтожение, восстановить и уничтоженные в бывш[ей] Симбирской чувашской учительской школе мастерские.

Русский народный институт может найти себе другие помещения в Симбирске, кроме тех, которыми завладел.

Только необходимо будет освободить будущее специально чувашское среднее учебное заведение от всякого влияния на него чувашского подотдела Симбирского комиссариата народного образования, и вообще от всевозможных чувашских секций, где засели люди случайные14, мало осведомленные с истинными потребностями чувашского народа, с его прошлым, равно как и с тем, какую роль в этом последнем сыграла Симбирская чувашская учительская школа. [...]

Дайте мне умереть с надеждою на то, что начатое мною и моими сотрудниками дело не только не погибнет, но будет сохранено, станет расти, развиваться — к благу Родины и человечества!

Конечно, если мысль об учительском чувашском институте осуществится, то придется еще раз вспомнить и навсегда уничтожить ту подписку о невмешательстве в дела чувашского просвещения, которой заграждены насильственно мои уста, в то время, когда сердце мое рвется принести посильную пользу.


Искренне Вам благодарный Иван Яковлев.

Гор. Симбирск. Здание бывшей Симбирской чувашской учительской школы. 12 ноября 1919 года.



Яковлев, И. Я. Письма / И. Я. Яковлев. – Чебоксары, 1985. – С. 23-38.


1 Печатается по тексту, хранящемуся в ОР ГБЛ, ф. 361, к. 9, ед. хр. 69. Текст напечатан на машинке, подписан И. Я. Яковлевым. Имеются пометки красным карандашом.

Это письмо А. И. Яковлев должен был передать В. И. Ленину, о чем свидетельствует и письмо № 259. Однако неизвестно, дошло ли оно до адресата. По-видимому, письмо И. Я. Яковлева к В. И. Ленину от 12 ноября 1919 г. было передано в Народный комиссариат просвещения РСФСР, 11 марта 1920 г. на заседании Малого СНК по вопросу о назначении И. Я. Яковлеву пенсии выступил заместитель наркома просвещения РСФСР М. Н. Покровский (см.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. М., 1977, т. 8, с. 381),

Письмо с некоторыми сокращениями опубликовано в кн.: И. Я. Яковлев и его школа. Чебоксары,  1971, с. 268—281.

2 Летом 1919 г. лица, недоброжелательно относившиеся к И. Я. Яковлеву, прежде всего бывшие члены распущенного в сентябре 1918 г. Чувашского национального общества, при поддержке отдельных работников Симбирского губоно, настаивали на выселении И. Я. Яковлева из занимаемой им квартиры при семинарии. В защиту И. Я. Яковлева В. И. Ленин 28 августа 1919 г. послал телеграмму в Симбирск, в губчека: «Не выселяйте старика Ивана Яковлевича Яковлева и его жену из квартиры. Об исполнении сообщите» (Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 51, с. 39).

К судьбе И. Я. Яковлева В. И. Ленин не оставался равнодушным и ранее. 20 апреля 1918 года он направил в адрес председателя Симбирского Совета телеграмму, в которой выражалась просьба сообщить обстоятельства и условия избрания председателей чувашской женской и мужской учительских семинарий. В ответной телеграмме В. И. Ленину 4 мая 1918 года сообщалось, что И. Я. Яковлев остался председателем женских курсов и семинарии (см.: Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 50, с. 61, 420).

3 Из-за болезни и будучи уже в преклонном возрасте, И. Я. Яковлев оставил работу в семинарии 15 сентября 1919 г. С октября 1919 г. он получал пенсию губоно. По представлению Наркомпроса на заседании Малого Совнаркома РСФСР 11 марта 1920 г. был решен вопрос о назначении И. Я. Яковлеву правительственной пенсии. Протокол подписал В. И. Ленин (см.: Владимир Ильич Ленин. Биографическая хроника. М., 1977, т. 8, с. 381).

4 Здесь сказываются субъективные переживания И. Я. Яковлева по поводу преобразования Симбирской чувашской учительской семинарии в общегубернский институт народного образования. Слова о «гибели... великого дела просвещения чуваш» — эмоциональное преувеличение трудностей, в которых оказалась чувашская семинария.

Уже в первые годы Советской власти школьное образование в Чувашии приобрело невиданный до революции размах: в конце 1920 г. в Чувашской автономной области действовало 879 школ первой ступени, в них обучалось 63376 детей и работало 1808 учителей, и 42 школы второй ступени с 2798 учащимися и 175 учителями. Эти цифры означали, что число школ, учащихся и учителей за 1918—1920 гг. увеличилось более чем в два раза (см.: Статистический ежегодник. 1918—1920 гг. М., 1921, вып. 1, часть 1, с. 124—125).

5 И. Я. Яковлев не сразу понял суть изменений в политической жизни чувашского народа, происходивших после Великой Октябрьской социалистической революции. К тому времени были организованы Чувашский отдел Наркомнаца. Комиссариат по чувашским делам в Казанском губернском Совете, Чувашские секции в Казанском и Симбирском губкомах партии. Их деятельность увенчалась образованием Чувашской автономной области. Декрет ВЦИК и СНК РСФСР о ее образовании был подписан В. И. Лениным и М. И. Калининым 24 июня 1920 г.

6 Мнение о природной неспособности приволжских «инородцев» воспринять образование и культуру сложилось у царских чиновников после неудавшейся попытки готовить в духовных учебных заведениях (училище и семинарии) Вятской губернии из марийских и удмуртских мальчиков священнослужителей для местных приходов. Учащиеся освобождались от занятий классическими и иностранными языками и математикой. Обучение велось на непонятном для них церковнославянском и русском языках, что затрудняло усвоение предметов. За 1829—1867 годы в Вятской духовной семинарии перебывало 40 мальчиков, из них лишь пятеро окончили ее. Применение в нерусских школах Среднего Поволжья родного языка в первоначальном обучении и других прогрессивных методов доказало несостоятельность подобных измышлений.

7 Яковлев ошибочно отождествлял «христианскую культуру» с культурой русского народа, придерживался позиции религиозно-нравственного воспитания учащихся. От груза этих воззрений он не сумел освободиться и в первые годы Советской власти.

6«а». С начала XIX в. книги на чувашском языке издавались на основе русской графики. В середине столетия Н. И. Золотницкий совершенствовал старую чувашскую письменность, но она не стала общенародной. И. Я. Яковлеву принадлежит заслуга создания новой чувашской письменности.

8 С начала XIX в. книги на чувашском языке издавались на основе русской графики. В середине столетия Н. И. Золотницкий совершенствовал старую чувашскую письменность, но она не стала общенародной. И. Я. Яковлеву принадлежит заслуга создания новой чувашской письменности.

9 И. Я. Яковлев имеет в виду 50-летие Симбирской чувашской учительской школы, которое в условиях гражданской войны, из-за временного захвата Симбирска белочехами в 1918 г., не удалось отметить.

10 Речь идет о русском отставном генерале А. В. Жиркевиче (1857—1927). Поселившись в Симбирске в 1915 г., он сблизился с И. Я. Яковлевым, записывал его воспоминания. Он выступил одним из инициаторов создания при Симбирской чувашской учительской семинарии чувашского историко-этнографического музея.

11 31 мая 1918 г. Наркомпрос РСФСР принял постановление «О введении обязательного совместного обучения», распространявшееся на все учебные заведения. В Симбирской чувашской учительской семинарии в 1918/19 учебном году также вводилось совместное обучение учащихся обоего пола. И. Я. Яковлев же всегда был сторонником раздельного обучения мальчиков и девочек.

12 Переживая за состояние созданной им школы, поддавшись эмоции, И. Я. Яковлев и здесь высказывает свое неверное мнение об уничтожении «дела чувашского просвещения». О развитии народного образования в Чувашии в 1918—1920 гг. см. примечание 3. Что же касается чувашского учебного заведения в Симбирске, то временные трудности, возникшие в ходе его преобразования, вскоре были преодолены. С 1 сентября 1920 г. в Симбирске начал функционировать Чувашский институт народного образования, куда преимущественно принимали чувашскую молодежь. В 1923 г. этот институт, как и аналогичные ему учебные заведения, был преобразован в педагогический техникум. В 1930 г. в Чебоксарах был открыт Чувашский государственный педагогический институт, носящий ныне имя И. Я. Яковлева.


13 И. Я. Яковлев правильно ставил вопрос о сохранении и дальнейшем развитии таких народно-трудовых, по его определению, учебных заведений, как Симбирская чувашская учительская школа. Меры Советской власти и были направлены на переход к трудовой школе во всей стране. В сентябре 1918 г. ВЦИК утвердил Положение о единой трудовой школе. И в Чувашии были организованы единые трудовые школы с обучением на родном языке. И. Я. Яковлев неверно связывал вопрос о сохранении указанной школы в Симбирске с осуществлением принципа самоопределения наций. Это право было предоставлено Советской властью всем народам России. Согласно волеизъявлению чувашского народа, в 1920 г. была образована Чувашская автономная область, преобразованная в 1925 г. в Чувашскую АССР.

14 Немало вреда деятельности подотдела народного образования Чувашского отдела Симбирского губисполкома нанес правый эсер С. Н. Николаев, буржуазный националист, впоследствии белоэмигрант, препятствовавший нормализации работы Симбирской чувашской учительской семинарии. В это время И. Я. Яковлев недопонимал значение чувашских секций и отделов при губернских партийных и советских органах. Чувашские секции Казанского и Симбирского губкомов РКП(б), Чувашский комиссариат Казанского губисполкома и Чувашский отдел Симбирского губисполкома сыграли большую роль в укреплении Советской власти в Чувашии, вовлечении чувашских трудящихся в управление государством, решении хозяйственных проблем, в развитии культурно-просветительной работы и народного образования, повышении активности чувашского народа в борьбе с интервентами и белогвардейцами и создании Чувашской автономной области.

назад