Произведения

Письма И.Я.Яковлева

Его превосходительству¹

господину попечителю Казанского учебного округа

Петру Дмитриевичу Шестакову

Докладная записка студента

императорского Казанского

университета Ивана Яковлева.

22 декабря 1870 г., г. Казань

Прежде чем исполнить желание Вашего превосходительства сообщить сведения относительно материального обеспечения четырех чуваш, приготовляющихся в г. Симбирске к учительскому званию и содержимых отчасти на мои средства, я, пользуясь настоящим удобным случаем, позволю себе несколько уклониться от дела, которым вызвана эта записка, и вдаться в некоторые подробности, хотя не относящиеся прямо к настоящему делу, но могущие, по моему мнению, быть сколько-нибудь полезными для разъяснения и понимания его сущности.

Всем известно, что в Казанской, Симбирской, Самарской и в других соседних с ними губерниях живут чуваши, но немногие знают их быт, их религию и их отношение к русскому народу. Знают только все, что слово «чуваш» или «чувашенин» давно уже звучит в устах русских как нечто поносительное и обидное. Народ этот дикий и невежественный, но тем не менее честный, добрый и трудолюбивый, сейчас почти с первобытными нравами и обычаями, давно вошел в состав России и обращен в христианство более 150 лет², но до сих пор сохраняет свою народность от влияния русской, верует в свои древние языческие божества, как десять веков назад. И надобно с горечью признаться, что христианство к чувашам не успело даже привиться и с обрядовой стороны, все они, за исключением немногих некрещеных, христиане лишь номинально. Я не буду здесь доискиваться всему этому причин, а укажу только на то, что фанатизм магометанский в последние семьдесят лет не дремал, хотя он действовал и обуревал умы, собственно, в среде некрещеных татар, но не остался без влияния на соседних чуваш и крещеных татар, которые живут с ними большею частью смешанно. Это выразилось, еще и теперь выражается, движением крещеных татар и чуваш, движением, которое, вероятно, немногим известно и которое заявило о себе явным отпадением от христианства многих.

Прискорбно слышать и видеть подобные поразительные явления в нашем чисто русском крае, но еще хуже и поразительнее тот факт, что в одном месте Симбирской губернии чувашенин-христианин, с колыбели обучавшийся в молодости в сельской школе русской грамоте и русскому языку, состоял, можно сказать, кандидатом в муллы, он, может быть, и был бы им de facto^а, если бы не вмешивалась в это дело законная власть. Чуваши ближе в настоящее время к татарам, чем к русским, конечно, во вред для себя. Почти все взрослые чуваши и чувашки отлично говорят по-татарски, чему сильно способствует и сходство языка, сходство, образовавшееся, по моему мнению, более или менее от влияния же татар; тогда как если и говорят немногие чуваши по-русски, то очень дурно и о самых обыденных вещах. Впрочем, довольно понятно и ясно такое могущественное возрастающее влияние магометанства на крещеных татар и чуваш. Магометанство в нашем крае обладает самостоятельным и твердо поставленным сословием мулл, которые всегда пользуются огромным уважением и значением в глазах магометан и которые вполне солидарны с народом. В руках магометан материальные богатства, они захватили значительную торговлю в городах и всю мелкую торговлю в деревнях, во всех тех местностях, где они живут смешанно с чувашами и русскими. Татары-магометане в отношении интеллектуального развития вообще выше стоят наших русских крестьян, живущих с ними рядом,— нечего уже говорить о том, что чуваши в этом отношении гораздо ниже их. Магометане и магометанки всегда почти знают грамоте, конечно, нерусской, впрочем, если бы знали и русскую грамоту, я не знаю, от этого едва ли было бы лучше положение дел. Прибавим к этому, что фанатизм магометанский теперь в полной силе; напротив, у чуваш в настоящее время нет ничего такого, что могло бы быть противопоставлено такой силе магометанства. Все это теперь более или менее известно, но я коснулся здесь этой стороны дела лишь потому, что все это близко видел и вижу теперь на месте. До поступления еще в Симбирскую гимназию, состоя на службе по удельному ведомству мерщиком более двух лет и раньше учеником-практикантом около четырех лет, мне пришлось довольно хорошо познакомиться с населением Симбирской губернии и отчасти Самарской и Казанской. Я мог бы здесь еще высказать несколько о влиянии и силе магометанства и об отношении чуваш к магометанам, но довольно приведенных фактов, чтобы понять ненормальность настоящего положения дел в нашем краю для интересов нашего отечества, еще более для интересов христианства.

Я, родясь в среде этих мирных добрых людей и рано испытавши их горькую участь, не мог оставаться хладнокровным к их судьбе и к их будущности, особенно при виде явлений, вроде сейчас указанных. Богу угодно было с ранних лет меня направить более по правильному пути, чем моих собратий, и настоящее безотрадное положение рано заставило меня вникнуть в свой смысл и искать из него выхода. Сельская школа научила и воспитала меня в христианской религии, а последующие обстоятельства сделали меня русским, и я горжусь этим именем, однако нисколько не гнушаюсь имени чувашенина и не забываю своего происхождения. Будучи христианином, любя Россию и веруя в ее великую будущность, я от души желал бы, чтобы чуваши, мои единоплеменники, были просвещены светом Евангелия и слились в одно целое с великим русским народом. То и другое важно и необходимо для блага и счастия чуваш; исполнение того и другого составляет предмет моих сердечных мечтаний и желаний. Все то, что мешает этому, не может не печалить и не огорчать меня.

С лишком три года назад, тогда, когда я еще не знал о существовании в периодической литературе так называемого инородческого вопроса⁴, сложилось у меня убеждение, вначале, может быть, инстинктивное, что просвещение и обрусение чуваш может идти успешно не иначе, как посредством школ и при посредстве людей, вышедших из среды самих же чуваш. Я думал, что такие люди, стоя выше и сознавая истину, не только не могут забыть ту среду, из которой вышли сами, благодаря особенным обстоятельствам, но и будут проникнуты и воодушевлены, при благоприятных условиях, сочувствием к своим бедным и ничего не имеющим сородичам, чтобы послужить делу их просвещения. Поэтому я составил план набрать чувашских мальчиков в город Симбирск, воспитать их в христианской религии и дать им по возможности порядочное образование, чтобы они впоследствии могли быть учителями в сельских школах, одним словом, деятелями, полезными для распространения христианства и обрусения их родичей. Спустя год после того я горячо принялся за исполнение этого плана. Преодолевая различного рода затруднения и препятствия, я, благодаря богу, успел достигнуть кое-каких результатов в этом деле. Результаты эти известны Вашему превосходительству; они, конечно, очень незначительны и ничтожны в сравнении с важностью дела, за которое я взялся, и с тем, что требуется сделать, но, смею думать, всякое дело начинается с незначительного и маловажного, и притом с моими единичными силами и при тех условиях, при которых я тогда находился, трудно было более сделать. Я принялся за это дело, руководствуясь только одним желанием сделать что-нибудь для чуваш; у меня не было при начинании ни системы, ясно осознанной, ни способов, ни методов, как вести его, но я был твердо уверен в практическом значении и пользе от приведения своей мысли в исполнение. Теперь, после более чем двухгодовой деятельности на этом поприще, увидевши вблизи здешнюю крещенотатарскую школу и, в особенности, когда близко познакомился из неоднократных бесед с системою Николая Ивановича Ильминского, которая выработана из хода и развития самого дела, которая положена в основу здешней школы ее отраслей, теперь, говорю, для меня это дело осветилось с новой стороны и взгляд мой на этот вопрос более расширился, чем два или три года тому назад⁵. Далеко распространяться о том, как вести дело просвещения и обрусения чуваш, здесь излишне, тем более, что этот вопрос достаточно разъяснен и печатно и решен уже законодательным порядком, но я, вовсе не желая входить в полемику, остановлюсь, однако, на некоторых его сторонах. Прежде всего я замечу, что религиозное просвещение и обрусение чуваш, как обыкновенно формулируют инородческий вопрос и как я не раз его называл в этой записке, есть по своей сущности одно и то же дело, или один и тот же вопрос. Мне кажется, что обрусение, или слияние чуваш с русским народом, может быть достигнуто только трояким путем: первый и самый главный — это через усвоение ими православия; конечно, небезызвестно всякому, какое значение имеет в глазах наших простолюдинов различие веры; второе — путем брачных союзов, что вполне зависит от первого, и третье— через усвоение русского языка чувашами. На последнее средство некоторые исключительно рассчитывают как на самое верное и могущественное средство в деле объединения с русским народом инородцев нашего края, но на самом деле оно, мне кажется, самое трудное в отдельности от первого, т. е. православия, едва ли даже осуществимо на практике. Я уверен, что усвоение христианской религии чувашами положит вместе с тем самую прочную основу для слияния их с русским народом. Поэтому и с этой стороны вопроса я особенно считаю необходимым религиозное просвещение чуваш. Сначала это, а потом все остальное к этому приложится. Впрочем, есть особенное обстоятельство, которое понуждает озаботиться скорейшим религиозным просвещением чуваш — это сила и влияние магометанства. Достаточно несколько лет бездействия, чтобы магометанство охватило своим влиянием массу чувашского народа; теперь чуваши находятся в таком положении, из которого возможно только два исхода — они или должны отклониться на сторону магометанства, или на сторону христианства. Середины нет. Скоро настанет, и даже настало местами, время, когда старые верования чуваш естественно должны рушиться. Уместно ли при таком положении дел оставаться далее равнодушным к религиозному просвещению чуваш? Это решит всякий. Отсюда весь инородческий вопрос в приложении к чувашам, по моему мнению, сводится к тому, как вернее и скорее достигнуть их религиозного просвещения. Вот вопрос, к разрешению которого нужно стремиться людям, интересующимся этим делом. Успехи здешней крещенотатарской школы, конечно, прежде всего и более всего должны быть приписаны ее деятелям: Николаю Ивановичу Ильминскому и о[тцу] Василию Тимофеевичу^а, но нельзя не согласиться и с тем, что путь или система, которою они руководствуются во всей своей деятельности, играет весьма важную роль в этих успехах. И эта система, оправданная на деле успехами, должна быть приложена целиком и к чувашам, так как крещеные татары и чуваши во всем, что касается религии, совершенно сходны между собою, те и другие нередко становятся жертвою магометанского фанатизма, также не замечается разницы и в самом их быте. Необходимо пользоваться родным языком чуваш для того, чтобы успешнее распространять христианские понятия в массе их; нужно сделать на понятном чувашском языке переводы религиозно-нравственных книг, Священного писания и даже богослужения. Противники всего этого, между прочим, говорят, что чувашский язык беден и не имеет слов для выражения отвлеченных понятий, поэтому-де невозможно передать на нем высокие истины христианства. Но как бы ни был беден чувашский язык, невозможно обойти и игнорировать его, впрочем, я еще должен засвидетельствовать, что чувашский язык действительно не особенно богат, но и не настолько беден, чтобы нельзя было на нем передать необходимые для всякого христианина книги Св[ященного] писания и богослужения. Правда, сделать это нелегко, надобно потрудиться, но, опять повторяю, это совершенно необходимо для успеха самого дела. Нельзя основательно успешно и скоро, как это требуется настоящим положением дел, распространить христианские понятия в массе чуваш с помощью одного русского языка, без переводов священных книг на чувашский язык. Как бы хорошо ни были поставлены и как бы успешно ни шли первоначальные школы, но все-таки должно пройти много времени, прежде чем даже одна мужская половина чуваш усвоит достаточно русский язык. А что касается до женщин, которые у чуваш имеют важное влияние в быте семейном и отчасти в общественном, то школы, в которых преподавание идет на русском языке, никогда их не привлекут, и если привлекут, то очень сомнительно, чтобы им дали знания в русском языке, потому что для этого нужны практика и упражнение, а чувашки вообще живут такою замкнутою жизнью, что по выходе из школы вовсе не могут даже иметь случая для сношения с русскими. Таким образом, чувашская женщина может быть оставлена в стороне, а всякому должно быть ясно, может ли в таком случае идти успешно религиозное просвещение чуваш; чувашская женщина, вместо того чтобы быть деятельной соучастницей в этом святом деле, станет поборницей и охранительницей старых верований и старых обычаев. С другой стороны, христианские понятия, переданные на родном языке, сильнее действуют и глубже отпечатлеваются в душе простого, бесхитростного инородца, как это показывают успехи здешней крещенотатарской школы и школы ее отраслей⁷. Не раз мне приходилось быть в крещенотатарской школе во время всенощной службы и в церкви во время совершения обедни на татарском языке, но всегда я замечал, с каким истинно религиозным настроением молятся большие и малые и какое глубокое чувство производит на них эта служба на родном языке. Для меня самого останется навсегда памятным то сильное религиозное чувство, которое я испытал, слушая в первый раз церковную службу на татарском языке, который мне отчасти знаком; то же самое чувство я испытываю и теперь, когда бываю во время службы на татарском языке. Мне, видевшему и испытавшему все это, ничего не остается более, как желать и содействовать по мере сил и возможности, чтобы и чуваши, мои единоплеменники, подобно крещеным татарам, услышали божественные слова и звуки на родном, понятном для них языке; и я вижу заранее, какие благотворные плоды будут от этого для христианства и для нашего дорогого отечества.

Приехав в первых числах сентября настоящего года в Казань, я вскоре близко познакомился с здешней крещенотатарской школой и с ее основателями Николаем Ивановичем Ильминским и с Василием Тимофеевичем^а. С самого начала знакомства я встретил с их стороны радушный прием и горячее участие в деле, которое меня занимало. Крещенотатарская школа, как уже выше я отчасти высказал, произвела на меня вообще сильное впечатление. Я видел в ее успехах и результатах и исполнение своих желаний. Меня особенно удивляла задушевная простота и искренность в обращении и поступках учеников и учителей (тогда были в сборе учителя деревенских школ-отраслей, воспитывавшиеся тоже в Казанской крещенотатарской школе), что я редко встречал даже в семейном быту в отношениях детей с родителями. Я видел, что учителя школ-отраслей хотя не обладают большими научными понятиями и особенным умственным образованием, но в них, видимо, проявилась другая сила, которая важнее и необходимее в их деятельности научных познаний и умственного образования. Все это навело меня на мысль вызвать на время из Симбирска в Казань Алексея Рекеева, старшего из четырех чуваш, обучающихся в Симбирске, которому поручен надзор за остальными и который, кажется, лично известен Вашему превосходительству. Целью этого вызова было, чтобы Алексей Рекеев, увидев вблизи крещенотатарскую школу и познакомясь хорошенько со всем ходом и порядком ее, ввел бы что возможно у себя в Симбирске между чувашскими мальчиками, которые находятся под его надзором. Получив предварительно согласие Николая Ивановича и отца Василия Тимофеевича, я с разрешения инспектора училищ Симбирской губернии г. Ульянова вызвал сюда Алексея Рекеева. Он прожил здесь в крещенотатарской школе около двух недель, после чего уехал опять в Симбирск. Результатом этого посещения было то, что Алексей Рекеев, как мне известно из сообщенных известий, успел уже отчасти приложить и ввести между мальчиками что только было возможно по обстоятельствам и по времени. Так, между прочим, в настоящее время Алексеем Рекеевым из четырех чуваш, приготовляющихся в учителя, еще из двух молодых чуваш, моих товарищей по прежней службе в удельной конторе, устроен хор для пения церковных молитв и песен на славянском и чувашском языках. Вскоре после отъезда Алексея Рекеева, именно 10 октября, пришел ко мне в Казань Игнатий Иванов, о котором считаю нужным высказать здесь несколько слов. Игнатий Иванов родом из чуваш, крестьянин Буинского уезда из той самой деревни, из которой и я, товарищ и друг моих юных лет, с которым разлучила меня судьба около десяти лет тому назад, но с которым, несмотря на различие наших занятий и положения, я никогда не прекращал сношений до сего времени. Вместе с Игнатием Ивановым я поступил в сельскую школу, учился и окончил курс, затем, вопреки нашему желанию, мы расстались; это время само по себе — весьма важное и интересное в моей и его жизни, так что стоило бы о нем сказать несколько слов, но это было бы не вполне уместно здесь, а потому я об этом времени умалчиваю. В сельской удельной школе в селе Бурундуках Игнатий Иванов учился и окончил курс с отличными успехами и был между своими пятьюдесятью товарищами (в числе которых были русские и чуваши) одним из первых учеников. В этой школе Игнатий Иванов выучился русской грамоте, порядочно усвоил русский язык и христианские понятия, но главным образом на Игнатия Иванова сильно повлияла хорошая христианская обстановка на квартире в селе Бурундуках, где он жил в русском доме во все время четырехгодичного учения в школе. Жизнь в этом доме, по собственному признанию Игнатия Иванова, расположила его к христианской религии и научила его сознавать пустоту языческих заблуждений окружающих его с молодости родных и других людей в деревне, так что Игнатий Иванов, по окончании курса в сельской школе, стал питать неодолимое отвращение к язычеству, к которому сильно привержены в деревне. Игнатию Иванову в настоящее время около 25-ти лет, он женат, имеет трехлетнего сына, на его же попечении старик отец, старуха мать и молодые сестры. Игнатий Иванов живет в деревне своим домом, пользуется уважением от своих односельцев за трезвую и честную жизнь и притом он, зная порядочно русскую грамоту, приносит не малую пользу обществу. В последние годы я не раз пытался уговорить Игнатия Иванова идти учиться ко мне в Симбирск, но достигнуть этого я не мог, так как Игнатию Иванову не позволяли домашние дела, обязанности по отношению к родителям и ко всем семейным; одним словом, весь дом почти на нем только держался, на что сам Игнатий Иванов ссылался и указывал мне. В начале октября, когда был еще здесь Алексей Рекеев, я передал Николаю Ивановичу Ильминскому и о. Василию Тимофеевичу об Игнатии Иванове и о том, что такой человек, как Игнатий Иванов, мог бы быть весьма полезным деятелем для распространения христианства в среде чуваш, если бы несколько с ним позаняться и приготовить его к этой деятельности, в особенности если бы он пожил несколько месяцев в крещенотатарской школе, для чего особенно благоприятствующим обстоятельством мне представлялось отличное знание татарского языка Игнатием Ивановым. Встретив на это полное одобрение и сочувствие как со стороны Николая Ивановича Ильминского, так и со стороны о. Василия Тимофеевича, я написал письмо Игнатию Иванову вместе с Алексеем Рекеевым, который возвращался в Симбирск. Алексею Рекееву я поручил по пути заехать на родину (Алексей Рекеев тоже из одной со мною деревни), в деревню Кошки-Новотимбаево, и употребить все старание, чтобы устроить это дело, т. е. чтобы Игнатий Иванов пришел на зиму в Казань, несмотря на все домашние дела и затруднения, что и сделал Игнатий Иванов, как уже выше было упомянуто. Игнатий Иванов по приходе в Казань поместился в крещенотатарской школе, но он часто бывает у меня для личных бесед, расспросов и толкований, так как Игнатий Иванов всем живо интересуется. В крещенотатарской школе Игнатий Иванов увидел много хорошего и нового, чего, как он сам говорит, не увидел бы вовек, если бы жил только в своей глухой деревне, и не только теперь не раскаивается в своем приходе сюда, но благодарит бога, что выпал для него такой удобный случай. На Игнатия Иванова, как и следовало ожидать, столь хорошо повлияла в короткое время жизнь в крещенотатарской школе, что он сам искренне желает посвятить себя делу просвещения родных чуваш, и с этою целью с самого прихода он старался усвоить себе получше Священное писание, с этою же целью он недавно ездил по школам-отраслям вместе с о. Василием Тимофеевичем, которому нужно было осмотреть некоторые школы отрасли, находящиеся в деревнях Казанского, Лаишевского и других уездов Казанской губернии. Эта поездка не осталась без пользы для Игнатия Иванова; он увидел на месте, как ведут в деревнях христианское просвещение воспитанники Казанской крещенотатарской школы, как они, будучи сами немного ученые, успешно научают грамоте и вере других мальчиков, девочек и даже больших; одним словом, Игнатий Иванов увидел вблизи, как эти учителя действуют и достигают важных результатов в деревенской избе и при деревенской обстановке инородца; из этой поездки он вынес сознание и некоторую самоуверенность, или, вернее сказать, веру в свои собственные силы, что и он может быть учителем и принести пользу чувашам в деле христианского просвещения. Важность такого взгляда очевидна при начинании всякого дела, а в настоящем случае — в особенности. В настоящее время Игнатий Иванов упражняется в родном языке, переводя на него с русского и славянского языков священную историю, молитвы и прочее, чтобы впоследствии пользоваться чувашским наречием как орудием распространения христианства между чувашами; кроме того, этими работами он заготовляет материал, нужный для его будущей деятельности. Во всем этом Игнатий Иванов в столь короткое время сделал довольно значительные успехи, но для меня, как для всякого интересующегося просвещением чуваш, дорого то, что Игнатий Иванов сам сильно сочувствует и желает потрудиться для просвещения бедных языческих чуваш, как это я мог узнать из неоднократных между нами бесед. Я не имею ни малейшего повода думать, чтобы Игнатий Иванов не искренне, а притворно высказывал передо мною свои чувства, мысли и думы, впрочем, не таков человек он и не такова природа чуваш, чтобы хитрить и уметь хитрить перед кем ни на есть, поэтому немудрено, что также хорошо отзывается о нем Николай Иванович Ильминский и о. Василий Тимофеевич, которым Игнатий Иванов очень хорошо и близко известен. На днях с Игнатием Ивановым мы поедем на родину, где побудем с неделю или более, а оттуда в Симбирск. В Симбирске вместе с мальчиками Игнатий Иванов намерен прожить остальную зиму и, может быть, весну, чтобы продолжать те же свои занятия, которыми занимался здесь; переехать в Симбирск понуждает Игнатия Иванова, главным образом, близость его родины от Симбирска (в 50 верстах наша деревня отстоит от Симбирска), с другой стороны, Игнатию Иванову заниматься в Симбирске столь же удобно, как и здесь, в Казани.

Изложив все предыдущее, перехожу к делу, которым вызвана настоящая моя записка. Из четырех чуваш, обучающихся в городе Симбирске, один старший, Алексей Рекеев, которому 21-й год и который пришел ко мне учиться два с половиной года тому назад, окончил в нынешнем году курс в уездном училище и поступил на педагогические курсы, учрежденные земством при Симбирском уездном училище для образования учителей народных школ; затем остальные трое обучаются в настоящее время в Симбирском уездном училище, именно: Иван Исаев, в 3-м, последнем, классе, второй Василий Кашкаров в. 2-м классе и третий Фома Аксинский в 1-м классе. Алексей Рекеев со времени поступления на педагогические курсы получает земскую стипендию по 80 руб. в месяц, а для обеспечения остальных трех мальчиков при отъезде из Симбирска в Казань для поступления в университет я, не имея более собственных средств, обратился с докладной запиской к г. директору училищ Симбирской губернии, прося его в этой записке исходатайствовать у Буинского земства денежные средства, необходимые на содержание каждого мальчика по 90 руб. в год. Я просил на пять мальчиков, на трех обучающихся в уездном училище и еще на двух мальчиков, которых родные хотели доставить ко мне в Симбирск, если только от них ничего не потребуется для содержания этих мальчиков; оба эти мальчика мне лично были известны. В докладной записке, поданной от 25 августа г. директору училищ Симбирской губернии, основанием искать у Буинского земства материального обеспечения для этих мальчиков я выставлял то, что все эти пять мальчиков родом из Буинского уезда и имеют в виду быть учителями на своей родине, что Буинское земство само заботится о приготовлении учителей для национальных школ. Действительно, вследствие ходатайства г. директора Буинское уездное земское собрание в последнем очередном собрании, бывшем в конце сентября месяца, определило выдавать, начиная с 1 января будущего 1871 года, на каждого мальчика по 80 руб. в год, а на всех трех 240 руб. ежегодно; что же касается до других двух мальчиков, на которых я просил, то Буинское земство дать на них денежных средств отказало г. директору; до отъезда же из г. Симбирска, в ожидании от Буинского земства средств для обеспечения этих мальчиков, я открыл между своими знакомыми подписку. На деньги, собранные этою подпискою, и содержатся в настоящее время трое мальчиков, обучающиеся в уездном училище, а двум чувашским мальчикам, несмотря на их желание учиться, я, узнав о решении Буинского земства, принужден был отказать; впрочем, эти последние два мальчика не были еще привезены в Симбирск. Таким образом, все четыре чувашенина, приготовляющиеся в г. Симбирске к учительскому знанию, обеспечены или будут обеспечены в необходимых материальных средствах с 1 января 1871 года. Но я, от души сочувствуя делу просвещения чуваш, желал бы, чтобы маленькое начинание не остановилось на настоящих незначительных размерах, развивалось бы далее, как это требуется для пользы и успеха самого дела. В этих видах я, хорошо зная близкое участие, которое лично принимаете Ваше превосходительство в просвещении инородцев нашего края, осмеливаюсь изложить здесь следующие мысли в надежде, что Ваше превосходительство, может быть, найдете возможным и полезным дать должный ход и движение. Чтобы успешнее шло дело просвещения чуваш в Симбирской губернии, я считаю нужным открыть две школы: одну в г. Симбирске — это род особого пансиона, где бы чувашские мальчики жили, как в семье, воспитывались в христианской религии и между тем ходили бы в уездное училище для необходимого научного образования, чтобы быть впоследствии учителями сельских школ, а другую школу на родине моей и Игнатия Иванова, в деревне Кошки-Новотимбаево для первоначального обучения грамоте, христианским понятиям и русскому языку. Эти две школы, из которых каждая важна сама по себе, в дер. Кошки-Новотимбаево, как первая степень, а в г. Симбирске, как вторая степень развития, служили бы со временем дополнением одна другой и были бы в свою очередь рассадником других школ в Симбирской губернии. Школа в Симбирске должна быть основана в том же духе и на тех же началах, как Казанская крещенотатарская школа, а школа в дер. Кошки-Новотимбаево по образцу школ ее отраслей. Для предполагаемой в г. Симбирске школы положено уже зерно в лице четырех чуваш, обучающихся там, а старший из них Алексей Рекеев, хотя и сам сейчас учится на педагогических курсах, может вполне вести это дело в гораздо больших размерах, чем ныне. Впрочем, я вовсе не имею в виду начать в Симбирске дело разом в широких размерах; мне кажется, это дело прочнее будет поставлено в своем основании, если будет идти и развиваться постепенно, по естественному ходу. Так к новому году можно было бы прибавить к этим трем мальчикам, которые теперь в Симбирске, тех двух, которым я, по неимению средств, должен был отказать, а потом весною или осенью будущего года еще несколько мальчиков. Поэтому теперь при самом начинании довольно нанять в Симбирске особенную и удобную для этого квартиру; нужда в такой квартире в Симбирске раньше мною сильно ощущалась, но я, не имея для того средств, не мог удалить такое неудобство. Квартира в Симбирске собственно для обучающихся там чувашских мальчиков могла бы вместе с тем сделаться местом пропаганды христианского русского образования между населением чуваш. Родные, знакомые мальчиков и другие чуваши, приезжающие в Симбирск, могли бы останавливаться на ней, как это делается в здешней крещенотатарской школе. Польза от этого весьма очевидна и доказана уже крещенотатарской школой. Чуваши вообще дичее русских и татар, живущих в самых глухих и отдаленных от города местах; они, когда бывают в городе, никогда не заходят в церковь, если даже и хотят, то не смеют и не знают — как исполнить свое желание, еще более их смущает смех и презрение русских, которым всякий шаг, всякое движение чувашенина представляется смешным и тупым. Прибавьте к этому незнание чувашами русского языка, будет понятно — почему так это делается. Когда чуваши останавливались бы на такой квартире, был бы положен шаг для сближения и знакомства с христианскими понятиями, с одной стороны, и вообще со всем русским, с другой стороны. Алексей Рекеев и другие мальчики могли бы чувашам, которые остановятся у них, многое объяснить и растолковать. Кроме того, эта квартира могла бы давать пристанище всякому желающему учиться. О цели открытия школы в дер. Кошки-Новотимбаево Буинского уезда я уже говорил выше, добавлю еще необходимые пояснения. В учителя для этой будущей школы готовится Игнатий Иванов, о котором тоже было говорено выше, и я надеюсь, что Игнатий Иванов к открытию или заведению школы, т. е. к осени будущего года, успеет вполне приготовиться, хотя он мог бы быть и сейчас учителем такой школы. Деревня Кошки-Новотимбаево расположена довольно в глухом месте Буинского уезда, она населена чувашами, в ней в настоящее время с лишком 800 душ обоего пола. В Кошках нет школы, но каждые четыре года по два или по три мальчика из нее обучаются в бывшем удельном училище в с. Старые Бурундуки, в восьми верстах от Кошек. Все это вместе взятое представляет многие удобства к открытию школы в дер. Кошках, и местные крестьяне чуваши тоже не встретят враждебно открытия в их деревне школы, напротив, я имею полное основание думать, что многие из них этому будут очень рады, если учителем будет уважаемый ими одножитель Игнатий Иванов. Но при всем этом я полагаю не совсем удобным открытие этой школы в дер. Кошки официальным порядком⁹.

Вашему превосходительству небезынтересно должно быть, как в крестьянском обществе нередко один крикун расстраивает все дело и как вообще крестьяне относятся подозрительно ко всякому доброму делу, не осознанному и не понятому ими; что касается до меня, то я, имея не раз с крестьянами дела, испытал это сам. И на этот раз, требуя от крестьян приговора для открытия школы и отвода земли под постройку училищного дома, мы, если не расстроим все дело, то все-таки можем поставить крестьян с самого начала в неприятные отношения к школьному делу. Последнее обстоятельство может весьма невыгодно повлиять на успехи самого дела.

Для открытия школы в Кошках необходимо построить новый дом, так как готового и удобного для того в деревне не имеется. Я и Игнатий Иванов в дер. Кошках имеем надельную землю под усадьбою и в поле, то как я, так и Игнатий Иванов готовы уступить место, нужное под постройку училищного здания; передать же совсем это место в казну мы по закону не имеем права, потому что надельная земля еще не выкуплена, но мы можем передать часть этого надела во временное пользование кого ни на есть. Мне кажется, училищный дом очень удобно построить на усадьбе Игнатия Иванова, чтобы в нем мог жить и сам Игнатий Иванов.

На все эти предположения потребуются следующие денежные средства. Единовременно на постройку в дер. Кошки дома для школы и на обзаведение необходимыми учебными пособиями — до 450 руб., затем постоянный расход: учителю жалованья 120 руб. в год и на отопление школьного дома по 30 руб. в год. На наем квартиры в Симбирске с отоплением — 180 руб. в год и на содержание двум вышеупомянутым мальчикам, которых я предполагал бы принять,— 160 руб., по 80 руб. на каждого. Сверх всего этого я считаю долгом довести до сведения Вашего превосходительства, что Игнатий Иванов, оставив дом и семейных, должен был вместо себя нанять работника для исполнения домашних работ и притом наравне с другими он несет государственные, земские и общественные повинности, на все это Игнатий Иванов, при настоящем его занятии, не имеет своих средств, потому Вашему превосходительству не благоугодно ли будет исходатайствовать ему единовременное денежное пособие в размере 60 руб. впредь до поступления на учительскую должность, если занять таковую Ваше превосходительство признаете его достойным. Без этого же пособия отсутствие Игнатия Иванова из дома может расстроить его хозяйство и через то внушить даже его родителям и семейным предубеждение противу его педагогических занятий.

Подписал: студент Императорского Казанского университета Иван Яковлев.

Яковлев, И. Я. Из переписки / И. Я. Яковлев. – Чебоксары, 1989. – Ч. 1. –  С. 49-63.

¹ Эта докладная записка впервые была опубликована без примечаний автора в брошюре И. Я. Яковлева «Материалы к истории Симбирской чувашской школы, мужского и женского при ней приходских двухклассных училищ с трехлетними педагогическими курсами» (Симбирск, 1915, с. 7-23). В конце записки И. Я. Яковлевым добавлено в скобках: «Все означенные ходатайства были уважены Министерством народного просвещения». Затем с некоторыми сокращениями появилась в сборнике «Аграрный вопрос и крестьянское движение в Татарии XIX века» (М.-Л., 1936, с. 330-334).

Была написана по просьбе попечителя Казанского учебного округа П. Д. Шестакова и имела целью привлечь внимание общественности к чувашской школе в Симбирске. Это обращение ускорило ее признание Министерством народного просвещения.

² И. Я. Яковлев имеет в виду указ правительствующего сената от 1 сентября 1720 г. о крещении инородцев Казанского края.

^а de facto — фактически (лат.).

⁴ Стержень инородческого вопроса составляла тема использования родного языка в школьном обучении нерусских народов. В 1867 г. на страницах «Журнала Министерства народного просвещения» развернулась дискуссия по этому вопросу. Было решено допустить родной язык инородцев в первоначальное обучение. 26 марта 1870 г. были приняты Правила об образовании инородцев, населяющих Россию. По этим Правилам весь процесс обучения в первом классе разрешено было осуществлять на родном языке.

⁵ Крещенотатарская школа была основана Н. И. Ильминским в 1863 г. в Казани. В ней он разработал систему просвещения инородцев, которая затем стала всеобщей. В Правилах 26 марта 1870 г. была узаконена система Н. И. Ильминского.

^а В. Т. Тимофеев.

⁷ Разновидности (отрасли) крещенотатарской школы – это школы братства святителя Гурия, которые открывались в Казанском учебном округе начиная с 1867 г.

^а В. Т. Тимофеев.

⁹ Инициатива организации школы в Кошках принадлежит не учебному начальству, а И. Я. Яковлеву, И. И. Иванову и самим крестьянам. Кошкинцы согласились выделить землю под школу, возить лес, дать плотников и т. д. По мнению И. Я. Яковлева, крестьяне тем лучше ценят школу, чем больше они сами решают хозяйственные вопросы.

назад