Я помчался обратно в Вышегоры, к редактору, и, когда подбежал к деревне, вдруг заметил танки, которые медленно, но в полном боевом порядке, двигались от Веревкина к Вышегорам.
"Странно... Если наши, то они не должны бы двигаться в обратном направлении..." –страшная мысль мелькнула в голове. Вбегаю в знакомый мне дом. И – никого! Лишь приятно пахнет курятиной. Заглядываю в чулан.
– Где наши? – спрашиваю, заметив угрюмо стоявшую у печки хозяйку с матово-бледным лицом.
– Бежали!.. И ты побежишь за ними? Срам! Все бегут. Все! – отчаянно и пронзительно крикнула она, и лицо ее неузнаваемо перекосилось. – Кому, кому вы отдаете нас на съедение! Кто нас защитит теперь? Доколь терпеть нам этих душегубов?
– Поверь, мамаша, мы еще вернемся. Честное слово вернемся! – только и мог выговорить я, сам не зная, что еще можно было сказать в утешение.
— "Вернетесь!". Ужо который раз утекаете?! С родной земли бежите, а сами Красной Армией называетесь еще... Стыдились бы! Перед богом грех, перед людьми срам!
А когда поток проклятий истощился, она вынула из печки горячий горшок и выплеснула весь куриный суп.
– Как хотела попотчевать вас!.. А им не дам полакомиться, знаю я их... – И, посмотрев на меня материнскими глазами, добавила: – С богом!
Скорбные слова старой крестьянки болью отозвались в моем сердце, и мне трудно было отыскать слово, которое могло бы утешить ее безмерное горе, горе всего нашего народа. Перед тем как проститься, я только и спросил:
– Сын-то ваш, Юрка, куда делся?
– А куда же ему! С родительской земли – умри, не сходи, – сказала мать и кивком показала на дерево, что стояло перед самым окном.
Да, малый опять забрался на самую верхушку вяза и, притаившись под его зелеными ветвями, словно дозорный, стоял на посту, держа наготове свое единственное оружие самозащиты – лук. Я не знаю, чем кончилась бы моя дальнейшая задержка в Вышегорах, не будь на посту этого чуткого и смышленого мальца-дозорного.
— Дядя-я! Бегите, бегите – танки! Танки! – вскрикнул Юрка не своим голосом.
Выбежав на улицу, бессильный чем-либо помочь, я ринулся к речке, и в тот самый момент, когда миновал крайний дом, немецкие танки с другого конца улицы уже вступали в Вышегоры.
До моста мне теперь ни за что не добраться: танки непременно настигнут меня, да и дорога, ведущая к мосту, находится под непрерывной бомбежкой. Прямиком подбегаю к берегу и с ходу прыгаю в воду. Быстро переправившись через реку вброд, бросаюсь в хлеба.
Над волнами созревающей ржи тут и там мелькают головы движущихся фигур. Впереди, метрах в двадцати от меня, бегут друг за другом трое: мужчина в офицерской фуражке, сильно похожий на нашего певца Владимира Ивановича, и две молоденькие девушки – одна, с коротко подстриженной головой, в пилотке, заметно прихрамывала; другая, в солдатской шинели, с длинными светло-русыми волосами, путавшимися от ветра, легче пробивалась сквозь густые стены хлебов и подбадривала подругу:
– Ну, потерпи немного, потерпи, скоро лес... Я только поравнялся было с девушками, как вдруг из-за леса выскочил истребитель "МЕ-110" и на большом снижении ринулся прямо на нас.
– Ложись! – невольно вырвалось из груди, опасность заставила меня и окружающих плотно прижаться к земле, однако, сам все еще смотрю вверх и вижу: пират с продолговатым лицом, в больших летных очках, свалив машину на крыло, спускается до самой малой высоты и, словно коршун, высматривая свою добычу, с шумом приближается к нам. Еще один миг – пронзительный рев мотора дополняется гулкими стуками крупнокалиберного пулемета; роем зажужжали пули. Я непроизвольно зажмурился, ожидая пулеметной очереди в спину, впился зубами и ногтями в землю. Ожидание смерти хуже самой смерти, и я чувствовал, как со стуком приливает кровь к сердцу. "Господи боже! Неужели все кончилось?" – сам не зная зачем, прошептал я про себя и подумал: "Нет, нет, я трус, просто трус!". И снова поднял глаза. Черной молнией промелькнул "мессер", пролетая над головой с огромной скоростью и адским ревом, и – исчез. Вот он каков, оказывается, облик смерти!..
На мгновенье, казалось, наступила тишина, но ее тут же прерывает знакомый тенорок:
– Вставайте, вставайте, девушки! Еще один бросок, и мы – в лесу. – Чуть правее меня из гущи высоких хлебов поднимается "наш певец" Владимир Иванович Кузнецов, но на его зов – ни звука. Младший политрук застыл в ожидании.
Я взглянул влево, и на колосистой ниве мне невольно бросилась в глаза полоска голых стеблей, словно их по верхушке кто-то резанул косой. Сделав шаг влево, я наклонил голову: там, под скошенными колосьями, плотно прижавшись друг к другу, неподвижно лежали как раз те, кого так усердно окликал певец: у обеих на спинах сквозь шинели алела кровь.
– Девушки, ведь вы ранены! – бросаюсь на помощь, но в ответ опять ни звука, ни единого движения. Что есть мочи кричу: – Владимир Иванович!.. Сюда, сюда! Быстрей!
Ножом разрезаю шинели, гимнастерки, и у обеих девушек хлынула кровь. Владимир Иванович суетливо достает свой индивидуальный пакет и дрожащими руками передает мне. Пытаюсь перевязать раны, но увы!
У девушек веки уже опущены, на лицах ни единого признака жизни. Пронзенные огненной очередью в спицу, они лежали безмолвно.
– Ты хоть спросил, как звали их? – обращаюсь к другу с щемящей болью в сердце.
– Не успел... – дрогнули губы у певца.
В кармане гимнастерки одной из девушек, той самой, которая подбадривала раненную подругу словами: "Ну, потерпи немного, потерпи, скоро лес...", – недописанное письмо, оно растрогало нас еще больше:
"Здравствуй, дорогая мамуля! Мамулька, роднулечка, не падай духом, за меня не беспокойся – я уже закалилась, привыкла, смерти теперь не боюсь. Правда, трудновато приходится, ну что поделаешь, война: никому не сладко теперь. Но придет время, мы все равно победим. А по сегодняшний день, то есть 4 июля, у меня все в порядке, так что не грусти, мамочка, береги свое здоровье, ведь ты у меня одна..."
Одна... Придет день – за горечью поражений наступит радость победы. На разоренной, обагренной кровью земле возродится жизнь. Опять будет мир, счастье, дети. Но мать никогда не увидит свою родную дочь, она даже не будет знать, где ее могила.
Ржанов, В. Горькая чаша : [рассказ] // Ржанов, В. Своими глазами / Василий Ржанов. – Чебоксары, 1970. – С. 113-117.
