[Тетюши], 2 февраля 1920 г.

ДОРОГАЯ НУСЯ!

Как трудно сдержать себя, чтобы не вырвалось рыданье, чтобы не упасть. В руках Ваша записка. Не прочитав еще трех строчек, сердце защемило, застонало, и не стало, рухнул, разлетелся мир, который был, с трудом таился на сердце со вчерашнего вечера. Поднялись с новой силой утихнувшие страдания и ударили по сердцу раскаленным железом... Раскаленным железом... Как это непонятно, но я понимаю, понимаю такое сравненье. Вот и теперь... Прислушиваясь к сердцу и так реально ощущаю – сердце что-то терзает, терзает, разрывая и сжимая чем-то раздирающим, бьющим. Хочется со всеми страданиями придти к Вам – измученный, жалкий, показал бы Вам, если бы было возможно, свое измученное сердце и свою разбитую жизнь души и сказать Вам: смотрите, и Вы увидели бы только черное, только черное... черные угольные остатки чистых надежд, мечтаний и чувств, черные разбитые дни тоски, страданий. Эх, подобранные слова... Как много их, как мало они говорят! Я ждал – дрожал сегодня: вот-вот, не в этот, так в другой час проснутся страдания. Если бы и не Ваша записка, с вечера я был бы во власти их, так как, когда расстался с Вами, я чувствовал так больно-больно, что чего-то не хватает. Не хватало одного, я не ходил с Вами один, одни, без людей. Буря страданий началась. Куда бежать от них? Сегодня я по счастливой случайности, благодаря Вашим вчерашним умиротворяющим запискам забыл, что Вы уедете, я был занят только тем, что весь день и всю прошлую ночь думал о Вашей чудной душе, о том, как хорошо, что я Вас встретил в жизни, хотя я достаточно наказан за это «хорошо». Весь день прошел в созерцании Вашего образа, который я создавал в воображении. Потому я не заметил своих страданий за этот день. Теперь мне не верится, что это было так, не верится, что был покой хоть на несколько часов. Милая Нуся, как выразить, как выразить, с какой мучительной болью, со стоном стремится душа к Вам в такие минуты страдания. Мне безумно хочется быть с Вами, пожать Вашу руку. Я чувствую, я явственно ощущаю, что Вы понимаете меня, что я Вам близок. Ах, Нуся, хоть и среди страданий, но все же я счастлив. Пусть я наказан страданиями, горем за это счастье, пусть. Милая, милая – если бы мог пожать в эту минуту Вашу руку! Нуся, Ваши страдания, – они временные, не пугайтесь, не тревожьте себя. Уедете – забудете всех друзей среди новой обстановки. Может быть, не придется Вам и вспомнить меня, если и вспомните – с высоты Вашего круга я покажусь Вам гадким, смешным, и Вы пожалеете о том, что хорошо относились ко мне, были близки [к] такому оборванцу, члену «разношерстной толпы» (помните Ваше выражение относительно спектакля?). Пусть не будет Вам больно за меня, ведь Вы не виноваты в том, что я страдаю по Вас. Нуся, плакать бы надо мне, не плачу я, а сердце терзается, словно ядовитая змея сосет, сосет сердце. Я так ясно чувствую эту змею – холодную. Дорогая Нуся, я не навсегда расстаюсь с Вами. Я приеду в С[имбирск] во что бы то ни стало. Если Вам не захочется видеть меня, я сделаю так, что Вы не узнаете о моем приезде. Хоть издали я буду видеть Вас – милую, дорогую... дорогую, близкую... Новой волной, холодной, колючей, с новой силой ударили по сердцу страдания, муки. Как невыносимо. Нуся! Нуся!

Теперь я знаю, почему сегодня я как никогда безумно жаждал быть с Вами, встретить Вас. Хотелось – взять и идти к Вам. Я безумно желал Вас – несмотря на то, что на сердце была временная тишь, только грусть давила душу, но это для меня ничто. Рвалась душа к Вам – она знала, что Вам было тяжело.

Нуся, как хорошо и много пишете Вы. Владеете слогом – чудно, хорошо. Без конца хочется читать их. Я восторгаюсь Вашим изложением мыслей. Каждая буква Ваших писем – алмаз, бриллиант. Они искрятся, горят ослепительно в моих глазах и западают бисером в мою душу. Теперь я писать не могу. Вы понимаете – почему. Я слишком много перестрадал. Мысли разбиты. Чтобы писать, мне нужна восторженность, хотя бы страдальца, и свежесть, нетронутость мысли. Но ведь я знаю, что, восторгаясь, я буду обманывать себя. Думая о Ваших глазах, о Вас – хорошей, лучезарной, о Вашей мучительно-дорогой мне душе я ведь знаю, я ведь знаю, что близок час, что он пробьет и поползут тяжелые дни страданий, без счастья; когда я не буду видеть эти глаза, этот образ – милый, близкий. Теперь, хотя и страдающий, встречаюсь с Вами, около Вас я бываю счастлив.

Нуся, милая! Мне хочется с Вами гулять без людей, чтобы, кроме нас, никого не было. Приходите в…....ровно в пять, когда нет еще……чтобы можно было уйти до прихода…..

Милая Нуся! Наверное, близок Ваш отъезд... Что мне делать? Хочется крикнуть кому-то высшему, что он неправ, несправедлив, унося Вас от нас. Он не прав! Боже! Нуся...

Ваш навеки М.

Другие письма

Библиография

Письма:

Тетюши, 16 июля 1920 г. "Друг дорогой, бесценный Паня!"

Киев, 30 октября 1921 г. "Дорогой друг Федя!"

Киев, 7 декабря 1921 г. "Дорогой Федя…"

Киев, декабрь 1921 г. – январь 1922 г. Отрывки

[Тетюши], 10 октября 1919 г. "Дорогой друг!"

[Тетюши], 27 окт[ября] 1919 г. "Анастасия Петровна!"

[Тетюши], 28 декабря 1919 г. "Дорогая Анастасия Петровна!"

[Тетюши], 2 февраля 1920 г. "Дорогая Нуся!"

Тетюши, 26 марта 1920 г. "!.."

[Чебоксары], 29 марта 1921 г. "Моя весенняя радость, Нуся моя, Моя желанная!"

[Чебоксары], 16 апреля 1921 г. "Дорогая Нуся!"

Н[ижний] Новгород, 15 мая 1921 г. "Дорогая Нуся!"

Неотосланное (1920-1921).